Ненавижу и… хочу

– Я весь последний месяц снимала твои вечерние представления и, поверь, могу безбедно жить, сливая их разным порталам, каналам и газетам. Да и за интервью, наверное, заплатят.

– Ты пытаешься шантажировать меня? Ты? И чего же ты хочешь, моя зубастая смелая девочка?

– Мы расстаемся, – отрезала я. – И ты забываешь о моем существовании. Иначе я клянусь, ты станешь звездой интернета. Можешь, конечно, отобрать у меня телефон, привязать к кровати и убить, но все видео уже в облаке, а сообщение со ссылкой на облако стоит на таймере всем новостным порталам, парочке газет, двум интернет-сообществам и пяти админам телеграмм-каналов. Я много времени потратила, чтобы добыть контакты всех, кто хотя бы теоретически заинтересуется тем, как ты проводишь долгие вечера.

– Ну ты и сука.

– Бесхребетная, амебная, трусливая инфантильная сука, ты хотел сказать, да? Ну так что? Будем обсуждать расставание, или хочешь поменять пару часов садистского удовольствия на всероссийскую известность, уголовное дело и оконченную политическую карьеру?

– Это вышло случайно. Я убиралась в кабинете и решила выпить кофе, а Леш… кхм, Алексей, не ушел домой. Он вернулся, попросил кофе, мы разговорились, и как-то все вышло само. Я не собиралась оставаться на ночь в офисе, просто отключилась, потому что очень устала. Алевтина, пожалуйста, выясните, видел ли нас кто-то! Я не хочу, чтобы мой бывший устроил сцену или как-то навредил Леше.

По выражению лица женщины я вижу, что ей не слишком-то нравится моя просьба, но, к счастью для меня, или у Алевтины доброе сердце, или слабая воля.

– Хорошо, – говорит она, – я попрошу посмотреть камеры. А ты – быстро работать!

Я чувствую колоссальное облегчение, хотя до полного спокойствия еще далеко. Когда узнаю, что никто, ни одна живая душа, не видела нас с Алексеем, только тогда смогу ровно дышать.

С этим нужно что-то делать, я не могу остаток дней провести в страхе, оглядываясь и вздрагивая от резких звуков. Не могу всматриваться в лица в толпе и шарахаться от проезжающих рядом машин. Но что сделаешь с Михаилом Герасимовым? Он практически неуязвим.

А что будет, когда мне разрешат видеться с Артемом? Если он станет угрожать ему?

От всех этих мыслей начинает болеть голова. Я пытаюсь погрузиться в работу и ни о чем не думать. Только зеркала, натертые до блеска, должны волновать меня сейчас. Но не выходит. Из головы не выходит ночь с Лешкой. Она как наваждение, наркотик, пьянящий искрящийся коктейль. Когда я вспоминаю, как неторопливо, смакуя момент, он проводил по коже ладонью, то покрываюсь мурашками. А еще тогда, когда бывший муж сжал в кулаке мои волосы, принуждая выгнуться, то я безумно жалела, что обрезала длинные кудри.

Все утро я разрываюсь между страхом перед итогом просмотра камер и суматошными попытками успеть все, что я проспала в объятиях бывшего мужа. Мою, убираю, протираю, дезинфицирую. Кажется, что у меня вот-вот отвалится сразу все: спина, руки, ноги, шея. Уже к обеду я едва могу стоять на ногах… хотя о чем я? Не могу. И опускаюсь на колени перед диспенсером с антисептиком.

Не то чтобы я испытывала какое-то особое почтение к диспенсеру или горячую благодарность за спасение от бактерий и вирусов к антисептику, просто эту идиотскую штуку заклинило, и я никак не могу снять крышку, чтобы долить раствор.

Хочется ругаться вслух и громко, но по офису периодически ходят люди, и вряд ли Леша обрадуется, если уборщица будет материться у всех на глазах.

В сердцах я бью по бедной коробочке, от чего она перестает даже мигать.

– Это саботаж? – слышу со спины.

Обернувшись, вижу Вадима. У него в руках здоровенный цветок в керамическом горшке, а в глазах пляшут искорки смеха. Я невольно улыбаюсь ему в ответ, правда, тут же спохватываюсь и смущенно отворачиваюсь.

– Привет, – говорит он. – А я тебе цветы несу.

– Почему твои цветы выглядят как «поливать каждый день, без выходных и праздников, по литру чистой отстоянной воды в сутки»?