Ненавижу и… хочу

Просто потому что однажды я уже недооценила мужчину, которому очень нравилась. И чуть не поплатилась за это целым миром. Отделалась парой шрамов, ночными кошмарами и холодным одиночеством.

Офис новый, и вся новогодняя ерунда тоже новая. Удивительно, но она даже рождает новогоднее настроение. Я живу надеждой, что Артемке передадут игрушку, хоть это и не очень честно: втайне я надеюсь, что сын поймет, от кого подарок. И что он еще помнит меня и, возможно, ждет.

Когда я захожу в кабинет Лешки, то ошеломленно останавливаюсь посреди помещения. Меня сбивают с толку две вещи. Первая – запах. Удивительный запах хвои, снежного леса и праздника, который наполняет все вокруг. Это не ароматизатор, не саше и не капли эфирного масла, это настоящая ель в небольшой кадке. Припорошенная снегом, высотой в метр с небольшим, но ель!

А вторая – Лешка. Он лежит на диване, задумчиво смотрит в потолок и выглядит… как-то странно.

– Я думала, ты уехал.

– Я уехал. А потом вернулся.

– Зачем?

– Привез елку.

– Зачем? Утром ведь ребята поставили искусственные.

– Мне захотелось настоящую.

– Она классная. Я в восторге. Не возражаешь, если я займусь новогодним декором? Алевтина повесила его на меня.

– Знаю, – усмехается Каренин. – Это я велел.

– Зачем?

– О-о-о, это проявление моего коварства. При всей безусловной замечательности Алевтины, при ее высоком профессионализме, преданности, уме – и так далее, у нее вкус – как у сценического образа Филиппа Киркорова. Не пойми меня неправильно, я уважаю Филиппа Бедросовича как артиста, но совершенно не готов работать в окружении э-э-э… всех цветов его настроений.

Я хихикаю, представляя себе сверкающий блестками, перьями и гирляндами офис.

– Поэтому я поставил условие – европейский стиль. Ну и намекнул, что ты неплохо в нем разбираешься.

– Но я в нем не разбираюсь.

– Боже, Лиза, просто наряди елку рядочками одинаковых шаров и обзови ее европейской. Клянусь, я не выдержу гигантских серебристых букв «Пришла зима нарядная» на стене в коридоре.

– Окей. Сделаю что смогу.

И все же мне кажется, с мужем что-то не то. Хотя главное «не то» заключается в том, что я продолжаю называть Лешку мужем, с завидной регулярностью забывая добавлять «бывший». И еще мне очень хочется украдкой на него смотреть. Поэтому я делаю это то в отражении стеклянных серебряных шаров, то делая вид, будто наряжаю заднюю часть елки.

Наконец решаюсь спросить:

– Ты точно в порядке?

И тут он достает из рубашки градусник! Обычный ртутный градусник, который я не заметила, когда вошла! Смотрит на него, хмурится – и едва заметно морщится, будто от головной боли.

– Ты заболел? – как идиотка спрашиваю я.

– Подпростыл.

– Тебе надо домой. В постель, чай с лимоном и таблетку ибупрофена.

– Не могу. Там Темыч только выписался в садик после простуды. И мама, которая панически боится простуд. Ну, ты помнишь ее.

О, да, я ее помню. Кажется, Лешку ввергает в печаль не столько простуда, сколько перспектива проводить вечер в компании матери. Хотя Артемка всегда любил бабушку. Значит, вот кого вызвали на замену няне.

– Дай сюда, – со вздохом я забираю градусник. – Ого, тридцать восемь и восемь?! Ты что, сосульки ел?! Что у тебя болит?

– Ничего. Просто жар. И голова трещит.

– Принесу тебе таблетку.

– У тебя есть жаропонижающее?

– В аптечке Алевтины есть все.

Должно быть, она действительно отличный сотрудник, потому что в этом офисе не страшно болеть: в большом белом чемоданчике с красным крестиком есть и таблетки от простуды, и от желудка, и от всего, что только можно представить.

Когда я даю Леше таблетку и стакан воды, то не могу удержаться от того, чтобы проверить температуру лично. Впрочем, в прошлой жизни я бы прижалась к его лбу губами, но сейчас не могу решиться, и просто трогаю ладошкой.

– Офигеть! Леша! На тебе можно жарить яичницу! Ты хорошо держал градусник?! Тут не тридцать восемь, а все сто!

– Да, мамочка, – ерничает он, – я хорошо держал градусник. Просто у тебя рука холодная.

– Ничего она не холодная.

– Ты стакан держала. Он холодный.

Закатив глаза, я снова касаюсь его лба – и он действительно кажется не таким раскаленным. Очень и очень странно.

– Тебе нужно к врачу, Леш. Послушать легкие и посмотреть горло.

– Мне нужен стакан глинтвейна и посмотреть, как ты превращаешь растопыренную елку в европейскую.

– Вот еще! Не шути с простудой, вспомни, как у Темки болела спина, и мы неделю мазали ее мазью, а оказалось, что это пневмония?! Хочешь лежать в больнице и еще полгода кашлять? Так, встань!

Каренин хмурится, но его удивление мне на пользу: послушно садится на диване. Я достаю смартфон, включаю фонарик и нахожу в аптечке одноразовый шпатель.

– Открой рот!

– Лиза, я…

Улучив момент, я сую шпатель ему в рот, и Лешке ничего не остается, как высунуть язык.

– Видно плохо, но налета, вроде, нет. Да и вообще горло какое-то не красное.

– А знаешь, почему, Лизон?

Я едва заметно вздрагиваю от знакомого шутливого имени.

– Почему?

– Потому что ты – училка, а не педиатр. Если хочешь заглянуть мне в какое-нибудь отверстие, то лучше в ящик стола.

– Зачем в ящик стола?

– Там ключи. Возьми.

– Какие ключи?