Ненавижу тебя, сосед

Так, сейчас душ в комнате Обухова, потом ещё чашка кофе и вперёд, на встречу с самой жуткой женщиной всей моей жизни.

Яся многого не знает о своей матери, а я не знаю, отважусь ли когда-то рассказать.

Замираю на лестнице, закрываю глаза и упираюсь пылающим лбом в прохладную стену. Меня догнали фантомные боли: ощущение чужих жёстких пальцев на своей руке.

Ясина мать словила меня однажды, схватила до синяков, оттащила в сторону, чтоб не видел никто и хорошенько тряхнула. Так, что у меня зубы клацнули.

«Только попробуй ещё раз, оборванец долбаный, подойти к моей дочери. Уничтожу».

Я никогда не видел женщины страшнее! А с другими такой милой была…

«И передай своей мамаше, чтобы не смела на чужих мужей заглядываться. Уяснил, гопник малолетний?»

Мне было десять и я ничерта не понял. Кто на кого заглядывается? Что именно нужно передать? И почему я гопник?

Но сейчас мне не десять. И кажется, до меня начало доходить, что именно тогда случилось в жутком взрослом мире. Непонятном и чужом.

24. Ярослава

Я спускаюсь ровно к семи. Внизу оживление: проснулись девочки, Обухов жалуется на свою несчастную судьбу, а Демид стоит у окна, спиной ко всем. Невольно осматриваю холл в поисках Никиты, но его нет, и это неплохая новость.

Сейчас мне не хочется ещё и этих проблем. И так на взводе.

— Всем привет! — я стараюсь выглядеть бодрой и весёлой, а от нервной улыбки болят щёки.

Дашка, сидящая на подлокотнике кресла, мрачно салютует мне чашкой, а Ивашкина пристроилась рядом и что-то высматривает в своём телефоне. Даже головы не поднимает, лишь рукой взмахивает, не отрывая взгляда от экрана.

— Проснулась? — Демид, собранный и серьёзный, оборачивается и проходится взглядом от моей макушки, задерживается лишь на долю секунды на губах и быстро опускает глаза, чему-то хмыкнув. — Замёрзнешь так.

— Надо узнать, может быть, что-то уцелело в комнатах, — бормочу, а Даша, звонко хлопнув себя ладошкой по лбу, убегает в выделенную для них комнату.

— Что это с ней?

Но в ответ тишина.

— Поехали? — Демид пружинисто отталкивается от подоконника и направляется ко мне, но тут рыжим ураганом обратно влетает Даша, громко ногами топая, и протягивает мне пакет.

— Это твои вещи! — радостно улыбается, но почти мгновенно скисает. — Ну, небольшая часть. Я только те, что на твоей кровати лежали успела захватить. Видишь, а ты ещё смеялась, что у меня рюкзак такой огромный. Смотри, как пригодился!

Чёрт, это так трогательно, что у меня в носу щиплет.

— Дурочка ты, спасаться надо было, в не мои шмотки в рюкзак пихать, — я порывисто обнимаю подругу, которая за несколько недель стала мне очень дорога. Шепчу ей на ухо: — Спасибо тебе, ты крутая.

— Я герой, да? — сдавленно смеётся, пряча смущение и неловкость. — Всё, иди, куда там тебе надо было. Мы…

— Вы тут оставайтесь, — говорит Демид, угадав ход мыслей девочек. — К девяти приедет сосед, не расходитесь никуда. Это важно. Яся, поехали. Время.

— Я только переоденусь быстро, — неопределённым жестом указываю на несчастное платье, которое уже в печёнках сидит. Не терпится снять эту бесполезную, пусть и очень красивую тряпку и одеться в привычные вещи.

Демид кивает, едва заметно улыбнувшись, а я снова убегаю в его комнату, чтобы через несколько минут спуститься в полной боевой готовности.

— Всё, теперь можем ехать, — я даже чувствую себя увереннее, хоть поджилки всё равно мелко трясутся.

Даша хлопает глазами, перводя взгляд с меня на Демида, а я обещаю ей потом всё-всё рассказать.

— Ой, да целоваться они идут, — смеётся Обухов и, глянув на часы, оживляется. — Так, у меня встреча с преподом, не могу опоздать. А вы сидите, сидите, никуда не уходите. И ничего не ломайте!

— Иди уже, — голос Дашки тонет в шуме, что мешает слышать звуки чётко.

Я нервничаю так, что пересыхает во рту, а перед глазами плывёт туманная дымка, повисая клочьями на ветках деревьев. Холодно. Ёжусь, кутаясь в пальто, и даже сквозь джинсы мёрзнут ноги. Зима близко…

— Демид, может быть, я всё-таки сама? — замираю у распахнутой дверцы его машины, а брови Лаврова удивлённо вверх ползут.

— В смысле? Мы договорились.

— Я понимаю, но вдруг она гадостей наговорит? Я не хочу, чтобы вы… чтобы ты снова всё это слышал.

Демид бьёт носком ботинка по покрышкам, проверяет что-то, глядит на меня искоса, мрачно. Мне даже холодней становится, будто температура резко на десяток градусов упала.

— Яся, твоя мать не сможет сказать что-то, чего я уже не слышал. И сделать большей гадости она тоже не сумеет. Так что не дрейфь, Синеглазка, я уже взрослый мальчик.

Делать нечего — с Демидом спорить бесполезно. Тяжело вздохнув, занимаю место рядом с водителем, машинально пристёгиваюсь, но напряжение никуда не девается. А ещё мне чуть-чуть теплее от того, что Демид сейчас рядом. Что не боится ничего и мне пытается сил придать.

Что-то я расклеилась. Такой взрослой и деловой была, когда бодалась с родителями за право учиться, так стойко все оскорбления и дурные намёки выдержала, видя перед собой цель, а сейчас, после пожара, открывшейся правды и очередного скандала, будто сдулась.