Ненормат

Если верить телефону, то звонит Егор Катугин,
только голоса Егора что-то я не узнаю.
У Егора бас примерный, мы его за это любим,
здесь же – ангельская песня, допустимая в раю.

«Здравствуй, – говорит мне песня. – Это я, Смирнова

Белла.
Помнишь, мы на третьем курсе целовались во дворе?»
Как не помнить, было дело. Было дело, было дело,
было дело, было дело, было дело в октябре.

В октябре мы целовались, биохимию не сдали,

и историю не сдали, и ещё чего-то там.
Потому что улетали в неизведанные дали,
там витали в райских кущах, или проще – по кустам.

А с кустов спадали листья, обнажая суть явлений,

и не только суть явлений, но и нежные соски.
Каждый день дарил нам столько всевозможных
откровений,
что смолчать тут было можно, лишь зажав язык в тиски.

А язык не зажимался, потому что не бывает,

что когда кого-то любишь, ты ему не говоришь,
что всего его ты любишь или всю её ты любишь.
И пусть мир к чертям летает, если просто рядом спишь.

Просыпались, просыпали биохимию всё ту же,

и историю опять же, и шатались по кино.
Только петелька сжималась этим временем всё туже,
и в бокале выдыхалось золотистое вино.

И в зачётах разных химий под декабрьской порошей

что-то где-то потерялось – невозможно, навсегда.
Потому что вдруг услышать: «Ты прости меня, хороший,
ты был очень-очень нужным…» Ну, вы поняли всё, да?

Наступал январь свинцовый, уходил февраль тоскливый,

и лишь в марте, только в марте стало можно вдруг дышать.
И Катугин отряхнулся, стал привычным и ленивым:
сколько можно у соседей остры ножики держать?

А потом всё стало проще, жизнь тянулась незаметно,

без особых потрясений и каких-то страшных бед.
Это трубка телефона, это не Егор, конкретно.
Это просто райский голос…
«Извини, не помню. Нет».

Скрепочка