Нэнуни-четырехглазый

Янковский отправился в контору пароходства. Там ему заявили, что весь транспорт занят перевозкой казенных грузов и новобранцев, баржи освободятся не скоро. И сообщили страшную весть: все побережье среднего течения Амура поражено занесенной из-за границы эпидемией сибирской язвы, которая буквально косит лошадей и скот. Значит, нужно плыть не приставая к берегам.

Пришлось запасаться кормом на весь оставшийся путь. И вот, наконец, пароходик дал гудок и завертел колесами. За несколько дней караван благополучно проскользнул мимо зараженных берегов, добрался до Хабаровска и вошел в Уссури. Поднялись до впадения в нее реки Сунгачи и здесь окончательно распрощались с речным путем. За спиной лежало более пяти тысяч верст! Осталось всего около трехсот, но кто мог думать, что они окажутся такими тяжелыми и мучительными.

На сто с лишним верст протянулись вдоль реки Сунгачи и восточного берега озера Ханка сплошные болота, и в их плену караван пробыл около двух недель. Стояла изнурительная августовская жара. В густых высоких травах и камышах ни ветерка. Люди и лошади задыхались от испарений, все были в крови от липнущих к ним тучами комаров и слепней. Они лезли в глаза и уши, жалили беспрерывно и беспощадно. А кругом — куда ни глянь — только тростники, кочки, грязь и мутная вонючая вода! Негде ни обсушиться, ни передохнуть. Днем и ночью — в болоте.

А когда вышли на сухую дорогу, лошади вдруг захромали, стали оступаться, часто останавливаться.

— Что-то неладно, Михаил Иванович, — осунувшийся, искусанный до неузнаваемости Антипов сокрушенно покачал головой.

— Давай, Афанасий, сделаем привал. Сам вижу, а в чем дело, пока не пойму.

Развели костер, повесили чайник. Переобулись. Кругом крякали, свистели крыльями, поднимались и перелетали большие стаи уток, но сейчас они не радовали сердце охотника. Лошади стояли понуро, многие болезненно поднимали ноги. Часть легла, что было совсем необычно. Хозяин осмотрел копыта одной, другой, третьей и нахмурился.

— Худо, брат Афанасий. Пять с половиной тысяч верст одолели, а последнюю сотню вряд ли дотянем…

— Что, что случилось, Михаил Иванович?

— Мокрец. Гангренозный мокрец поразил венчики копыт у всех без исключения лошадей. Вот что значит две недели без просыха в болоте! Это тяжелая болезнь и вылечивается не скоро.

— Ах ты, грех какой. Дотянем ли до дому?

— Хорошо бы до села Никольского добраться. Нужно же — в ста с небольшим верстах от дома!

— Да-а… А все-таки знаете, Михаил Иванович, нечего нам бога гневить. Я и то думаю — ведь чуть не год в пути. И через щели на Байкале прошли, и Селенгу едва перескочили. А на плотах, когда одной лозой кони месяц питались?!

— В общем ты прав, Афанасий. Без потерь в таком деле не бывает, все могло сложиться хуже. И в конце концов три потерянных в этом пути кобылицы — не такая большая еще беда.

— То и говорю. А еще сибирская язва? А волки, а хунхузы, а тигры? Я так и ждал, что кто-нибудь нападет в этих чертовых камышах, только вам ничего не говорил. Нет, бог миловал…

На следующий день они кое-как дотащились до большого села Никольского — нынешнего города Уссурийска, и застряли там на целый месяц. Кого вылечили, кого подлечили. Только в сентябре, через десять месяцев после выезда Михаила и Афанасия из дома, они довели до места свою драгоценную партию.

У станции Черкасская перешли по деревянному мосту речку Сидеми, и, оставив тракт, повернули вниз по течению, на юг. Вдали засинели сопки полуострова, запахло морем. Кони поднимали морды, и, расширив ноздри, принюхивались к влажному солоноватому ветру, пошли без понуканий, веселее. А расцвеченные первыми осенними красками горы — все ближе!

Вперед с гонцом отправили записку, и их встречали.

К тому месту, где дорога подступала к броду через капал, у подножья горбатившегося китом мыса Бринера собрались Ольга Лукинична, Семен Лукич, Платон Федоров, Митюков, дети, несколько пастухов. И вот измученные люди и лошади, одолев последнюю водную преграду, ступили на сухую, твердую землю Сидеми и облегченно вздохнули: завтра им уже не нужно будет куда-то спешить…

Михаил Иванович соскочил с коня. Жена, улыбаясь, шла навстречу, но заметно вытянувшиеся девчонки с визгом обогнали ее и кинулись к отцу на шею. Сыновья застенчиво протянули ладони, но дали себя поцеловать.

Верилось и не верилось, что наконец дома. Хватили лиха! Но инициатор этого труднейшего и рискованного похода ясно понимал главное: теперь-то жеребята следующего помета обязательно наберут недостающие для сидеминской лошади вершки.

КРАСНЫЕ ВОЛКИ

Старинная дальневосточная пословица гласит: «Где кабан — там и тигры». К ней следовало бы добавить: «Где олень — там барсы и волки». По мере того, как на Сидеми становилось все больше оленей, росло и количество их врагов: людей и зверей.