Ненужная

— Слушай, — убеждала машина. — Вчера я приварила к себе блок анекдотов, один из последних оставшихся. Десять тысяч штук. Знаешь, он завалялся в магазинчике космонавтов. Анекдоты с бородой, но такой смех. Я выменяла блок на сапфир, что завалился мне в сочленение восьмой ноги. Помнишь Козлиные горы? Я была тогда частично разрушена, и ты сам нуждался в ремонте своей двигательной системы. Помнишь?

Я молчал.

— Ты животики надорвешь, слушая их. А если от смеха твой живот разболится, я сделаю тебе клизму. Я ее добыла, вот посмотри.

И она помотала резиновым пузырем. Это уж слишком! Уже и так, стараясь угодить, она превратилась в ходячую этажерку.

Но как она разнюхала, что я скоро лечу? Где могла узнать, что у меня еще нет личного робота, мне не выделили его, а только поставили в очередь? Подслушивала?

— Возьми, возьми, возьми!.. — просила она.

Но я в сотый раз проявил твердость характера, и она ушла ни с чем. Я слышал, как скрипели ее суставы — машина спускалась вниз на присосках (я даже зажмурился, вообразив ее путь), ведь она старая, ей не положено иметь антиграва. Не выделили, ведь я не просил его. Может, открыть балкон и позвать?.. Нет, ни за что!

Вот звякнуло, еще раз, и все стихло. Она лезет вниз, долго будет лезть.

Я вызвал по видео Семена: надо было кое-что решить. Мы быстро разметили маршрут до астероида Рогатый Бык, где доберем половину своей команды. Решено! Затем я оделся, повязал галстук и пошел в кафе. Там выпил кофе и съел горячий крендель — его выпекли на моих глазах. Я пил, ел, говорил комплименты роботессе с металлическими стружками вместо кудряшек, думал о новом корабле «Одиссей», где не будет горячих кренделей. Я повторил заказ еще и еще и почувствовал, что мне стало тепло и хорошо.

Это было состояние довольства и сытости в душе и в желудке.

В душе — назначен штурманом корабля в тысячу тонн; в желудке — я спешу, бывая на Земле, есть каши,

хлебное, овощное в предчувствии очередных долгих лет полета и еды из концентратов.

Дожевывая восьмой крендель, допивая четвертую чашку кофе, я размышлял о глупой машине, вязнущей ко мне уже вторую неделю. Моя вина. Зачем я вмешался в эту историю? Сам не понимаю.

Но вмешался и вторую неделю переносил все последствия этого. А ведь было так просто отвернуться, но я не успел этого сделать. Или вспомнил Питера?

Как случилось? Очень просто. Мы сидели на скамье, все штурманы, все ждущие назначения. И травили друг другу истории, глядя на вывеску «Отдел кадров космопорта». Поговорили и об аварии на Козлиной планете, о ее причине — суетливости Сиверса в сложных ситуациях. О его педантичности, в соединении с суетливостью становившейся чем-то странным, вроде горячего мороженого. Говорили о его голосе: надо же иметь такой.

И вдруг услышали лязганье: мчалась машина, каких не делают уже лет триста, за ней гнались роботы-мусорщики. Они кинули магнитную присоску, но машина, видимо, применила полярность корпуса, та отскочила, упав в траву.

— Не надо! Не надо! ~ орала она квакающим голосом Питера Сиверса. — Не надо, не надо, не надо в переплавку!

Тут роботы пустили в ход сети. Они окружили и схватили ее, поволокли. Один уже запускал щупальце в блок управления. Мгновенье, он отключит мозг, и это будет послушная железяка, а та самостоятельность, что была ей дана для помощи нам, людям, для освоения чужих планет, уйдет навсегда. И противный голос Питера тоже. Машина вопила:

— Голос умрет, голос умрет, голос умрет...

И вдруг меня пронзила жалость и к ней, и к дураку Питеру, и даже к самому себе, бросавшему и губившему много машин, если этого требовало дело или мое спасение.

Да, я губил машины не раз, менял свою жизнь у смерти на железную тварь. И не раз задумывался в часы усталости или тоски: стою ли я этого обмена?

И думалось, что нет, не стою. Потому что машины охотно, с восторгом жертвовали собой. Я бы так не мог, пороха бы не хватило.

— Сейчас она замолчит, — сказал мне Тим. — Отвратный, скажу вам, будет момент, будто убивают собаку. Но эта машина никому не нужна. Она тут ко всем уже привязывалась, надоедала и мне. Но зачем мне старье? И этот голос?

И тут я удивил Тима.

— Отпустить! — заорал я, и роботы выпустили машину.

Она подошла ко мне — древнее сооружение, похожее на громадно увеличенного паучка-скакунчика, с высоко Й глупо торчащей башней. Что еще? Глаза-перископы, восемь штук, антенна радара.

Она изукрашена чеканкой: не зря к нам доносились стуки из каюты Питера. А Тим все говорил мне о глупом Питере, о его машине, ее странном желании хранить голос Сиверса, носить его в себе. А то бы давно уже нашла она себе чудака-хозяина на Земле, любителя древних машин.

Глупо таскать ее в космос, но поставить в холл можно. Чтобы дивить своих гостей и обносить их напитками. Она сможет гулять с собакой, ухаживать за детьми, копаться в саду.

— Сейчас такие штуки делают в два раза легче и в два раза меньше, — говорил Тим. — И в десять раз прочней. Восьмикратное по меньшей мере преимущество. Еще ставят антигравы. Но, старина, должен предупредить, теперь она будет вязаться к тебе.

— Она мне не нужна, — сказал я.