Ненужные люди. Сборник непутевых рассказов

…Вшей Лерке выводили по-народному, керосином. Жена ужаснулась, когда их увидела, расчесывая Лерку утром, побежала к прихожанке Лоре, советоваться. Та собралась, недолго думая, нацедила в бутылку вонючего керосина у себя в кладовке в бараке, Леркины редкие волосы намазали, на голову Лерке навязав полиэтиленовый пакет и надели полотенце. Через час, когда Лерку повели мыть голову, квартира из филиала самолетного ангара превратилась в шашлычную, потому что голову мыли раствором уксуса. Я не выдержал, ушел дышать на улицу, побродил по подтаявшему снегу, насыпавшемуся за ночь и прикрывшему поселковую застывшую грязь. Дошел до ДК, монументального сталинского строения с псевдоклассическими барельефами колонн, хмыкнул серпу и молоту над облезлыми трехметровыми воротами, нырнул в затхловатое и влажное тепло, по темному коридору привычно нащупывая стену, добрался до нашей двери, отпер, зашел. Пустая церковь меня всегда успокаивала, настраивала на волну, что ли. Я не стал включать свет, хватало света окон, прошел к алтарю, встал, упершись руками в стол, поднял голову… О чём говорила она с Ним, эта девочка? Бронзовая фигурка на кресте молчала, источая растиражированное страдание. А может, я просто привык к этому молчанию, так, что перестал уже замечать, а она пришла и напомнила мне об этом? Взглянула, как в первый раз? Я тронул пальцем крест, стирая тонкий слой пыли, заглянул в глаза висящему на нём, шевельнул губами… Я знал, о чем скажу сегодня, на второй службе Рождества, о детской вере, что рождается в радости этого праздника, и о том, что этой вере приходится жить вот так – среди застывшей грязи, прикрытой снегом, среди липкой рутины обычной жизни, которую мы привыкли считать нормальной. Спасибо тебе, девочка Лера, ты будто ангел от Бога, встряхнула мою жизнь.

4.

Лерка была, мне кажется, на каждой службе все четыре года, что я еще прожил в Шахтах. В самые трудные времена я знал, что она придет, заберется на скрипучее откидное кресло в первом ряду и будет слушать и смотреть на распятие за алтарем. А потом останется, чтобы помыть пол, протереть подоконники, расставить книжки в шкафу. Будет помогать на занятиях с малышами. Будет старательно играть в церковных инсценировках на Рождество и Пасху. Будет сидеть на библейских занятиях, рисуя в тетради каракули и поглядывая в сторону алтаря. День за днём, четыре года, не особенно с кем-то сходясь и дружа, она будет приходить сюда, чтобы вдохнуть того, чего нет и не будет в ее доме с липким столом и пьяной матерью, Татьяной Ивановной Горячевой, прозванной в посёлке Танькой Горячкой, ждущей воскресения умершего завода.

А потом я уехал в Абалаково, в большой, по местным меркам город. В Шахтах тогда служил отец Алексей, и, кажется, ничего не поменялось – приход собирался, шли службы, подрастали дети. Я приезжал иногда, несколько раз в год, обнимал знакомых прихожан и знакомился с новыми, рассказывал о новых приходах и планах, и был так увлечен, что не сразу заметил, что Лерки нет. Потом спросил отца Алексея, тот махнул рукой: «Пьет Лерка» – «Что?! Как – пьет?» Алексей горестно развел руками, рассказал. Оказывается, Лерку не перевели одиннадцатый, выпускной класс, она подралась с учительницей, кажется, математичкой, которая оставила ее на второй год, и сбежала из дома. Ее нашли, конечно, отдали матери, поставили на учёт. «Тут она и сорвалась. Бросила школу. В церкви не была уже полгода, с того лета, как всё началось» – «А ты?» – «А что я?» – Алексей опять развел руками. – «Пытался я. Но она будто не слышит. Да и я не разу ее трезвой не заставал, а сам знаешь, как с пьяными говорить…»

Я отставил чашку с чаем, вышел на улицу из когда-то своей квартиры. Что-то в Шахтах было неизменным – разрушенная фабрика на горе, снег на скованной морозом уличной грязи, серые пятиэтажки, черные брусовые двухэтажные бараки…

В Леркиной квартире не изменилось ничего – тот же липкий запах сивухи, те же рваные занавески на дверях вместо дверей в комнаты. «Таньванна» спала у себя в зашторенной комнате и даже не проснулась. Я вышел, растерянно потоптался во дворе, пошел к церкви, которая теперь располагалась рядом с ДК, в здании бывшего поссовета. Толкнул закрытую дверь, ругнулся на себя, что не взял у Алексея ключ, присел на крыльцо. Я был сбит с толку, и сказать, что раздосадован, значит, ничего не сказать. Посидел, выдыхая клубы морозного пара, как курильщик дым, потом встал, собираясь уходить. И увидел её, Лерку.