«Ненужный» Храм

Старик провел рукой по своему нищенскому одеянию: – Не могу носить белое – не дорос, но и черное противно мне, оттого-то и выбрал серое.

– Между, значит, – вставил бородач.

Никон кивнул.

– Ну а черный-то чем не угодил, вон, все носят, – торговец посмотрел по сторонам и остановил взгляд на своих кожаных нагуталиненных сапогах.

– Душа, как Свет Божий, не приемлет черноты. Голос души высок и тонок, голос же всего очерненного груб, низок и губителен. Свет души – лучистый и «раздается» во все стороны. Чернь, наоборот, поглощает, забирает и не возвращает, замыкая все на себя.

Старик поднял глаза к небу: – Спаситель носил светлые одежды и в черных сердцах обидчиков видел Божий Свет, потому и прощал гонителей.

– А если силком напялить на тебя черную робу, дорогую, в бархате и расшитую каменьями, неужто изменится мир твой? – лукаво спросил торговец и заулыбался, представляя тощего седовласого Никона в царском одеянии.

– Не сразу, но изменится, – серьезно ответил отшельник.

– Неужто вещь, пусть и не трехгрошовая, свернет с Пути? – загоготал на всю ярмарку бородач. – Так и знал!

– Не вещь, дыхание ее, – промолвил без обиды Никон.

– Загадками говоришь, – нахмурился торговец, уже пожалев о разговоре, который отпугивал покупателей от его прилавка, предпочитавших обходить стороной спорщиков.

– А в загадке и кроется ответ, мил человек, – радостно подхватил старик. – Чем темнее цвет, тем тяжелее дыхание, а у черного только вдох. Сможешь ли ты существовать, все время вдыхая, забирая, втягивая? Хватит ли гибкости тканям душевным вместить Вселенную, не разорвавшись? Ты тянешь, а Бог дает, он не противится твоему желанию, хочешь все, все и получишь, но вместишь ли?

Торговец почесал затылок и водрузил картуз на макушку: – Это все равно, что кушать репу и…

– Не избавляться от нее, – усмехнулся Никон. – Вот в какое положение становится душа, облаченная в черноту.

– Для чего же церковь одевает служителей своих в такую одежду? – искренне удивился бородач.

– Чтобы оставить душу в своих стенах, не дать ей вырваться на волю, – Никон вытер рукавом вспотевший лоб.

– Богохульствовать изволите? – совсем по-жандармски осведомился торговец, уже со страхом бросая осторожные взгляды по сторонам.

– Те, кто писал каноны, изволил делать это, – спокойно произнес старик и добавил: – Ну что, мил человек, заслужил я твоего товару?

Бородач поморщился: – Ничего такого не сказал ты мне, чтобы отдал я крупную репу, но слово торговца…

– Как раз и стоит той маленькой, что я выбрал, – рассмеялся Никон и положил в карман самый мелкий плод: – Вот тебе на прощание слово мое: подумай, что происходит со всяким овощем, а хоть бы и фруктом, когда он загнивает?

– Ясное дело, чернеет, – буркнул торговец и осекся.

– Так вот, – продолжил Никон, уже отходя от прилавка: – Чернеет от того, что сгнил, или гниет от того, что сорван был с ветки, отлучен от Истока, закупорен в черные одежды.

4

В начале было Слово. Имеется в виду в начале сотворения чего-либо, возможно, просто предложения, возможно, просто рассказа, возможно, просто Мира. Отвечая мне, Бог сказал: «Эго», – значит, это Слово было положено им в начало, думаю, изменения моего сознания в части восприятия черного цвета. Тогда стоит следовать уже имеющемуся перечню действий, но двигаясь параллельным Путем, да простят мне ревнители в черных балахонах столь вольной трактовки их святыни.

Итак, когда Господь произнес «Эго», в сознании моем свет отделился от тьмы, как в первый день сотворения, и суть, проявившаяся вослед Слову сказанному, осталась на темной стороне, ввиду соответствующих вибраций. И был День Первый.

Во второй же день создал Бог посреди тьмы (моего сознания) воронку, Черную Дыру, центр Эго, выделив темноту внутри темноты, сгустив ее за счет вращения, установив центростремительный тягой жгут самости. И был День Второй.

На третий день уплотнилось Эго до тверди Гордыни, покрылось водами безразличия и ощетинилось ростками гнева. И был День Третий.

На четвертый появились над твердью Гордыни антиподы светил небесных, черные поры страхов, всасывающие жизненные силы и выталкивающие зловонным дыханием судороги, спазмы и безволие. И был День Четвертый.

На пятый день вошли в воды безразличия обитатели: сонливая, пятящаяся лень, хищное, зубастое себялюбие и придавленная толщей вод не-любовь в панцире. Закончился День Пятый.

Наконец на шестой день появился Человек, Адам, вытянувший на Свет Божий из тьмы черный жгут, который оказался Змием-Искусителем (кстати, весьма спорный вопрос – кто кого тянул из норы). Адаму казалось, что он крепко держал гада за скользкий хвост, Ева, чуть позже, начала утверждать, что не виновата, он сам пришел, а пресмыкающийся только молча посверкивал угольками лукавых глаз. Прошел День Шестой.

5

Адам не был модником, но в глубине души чувствовал (а вот почему так, вопрос не ко мне), что зеленый фиговый листок, прикрывающий его пах, лучше бы смотрелся в черном цвете, только вот черного в Раю не существует.

Три кита

1

– Этот Мир прекрасен, но не устойчив, – сказал Бог.

И Адам совершил грехопадение.