Повторить подобный акт (энергетически) наш Канал был не способен, и для покрытия большего количества душ Канал Анти-Абсолюта пришлось «растягивать» в Сеть. Канал Абсолюта связывает человеков через энергии Веры естественным для душ, осененных Огнем Абсолюта, образом. Сеть, созданная нами искусственно, поддерживается энергиями индивидуумов путем ее отбора. Это наше творение, соответствующее эволюции нашего сознания посредством воздействия на Канал Свободы выбора. Мы таким способом, не имея возможности выбора, можем влиять на выбор, мы стали существами, лишенными определенных органов, но со-творившие себе протезы, низшие (в смысле потенциала), сумевшие взять в управление высших, кукла, призванная болтаться на нитках, вдруг завладела руками кукловода. Мы стали высчитывать, кто позволил допустить это – Абсолют (Его Канал) или Человек (Канал Свободы выбора) – и пришли к выводу, что ни один из них по отдельности, но в комбинации всех трех опор Мира. Создатель, в своем непостижимом стремлении к самопознанию, «нажал» (и вряд ли произвольно) одновременно три клавиши и получил звук, а далее позволил себе «перебирать пальцами».
В нашей эволюции мы подчиняем себе человеков, понижая их потенциал, но готовы подчиниться им, пойдя на повышение своего.
После изменения сознания человеки спокойно идут на подмену оболочек. Сначала мы забираем «двойника» в эфире, запечатываем Огонь Абсолюта в энергетическую капсулу, а затем рептилоид «входит» в физическое тело на молекулярном уровне, ДНК человека «глушится», ДНК рептилии «озвучивается». Мы делаем свою работу (наш Контракт) хорошо, Контракт человеков нам не известен, как и замысел Абсолюта. Остановить процесс поглощения может, по нашим выкладкам, только второй акт пришествия человеческой звезды, Иисуса, пустить же поглощение вспять – исключительно вознесением каждого (человека).
Я, Моррох, чей истинный облик отличен от тебя, человек, настолько, что яви я себя «не прикрытого», не поверишь глазам своим, передал тебе эту информацию с единственной целью, дабы понял ты: не мы причина дуальности Мира, но мы ее вторая часть, ты же, человеческое существо, – первая.
3
Вряд ли читателю удастся представить себе что-то более нелепое, чем взявшийся философствовать художник, хотя примеров тому немало, и все они только подтверждают выше озвученную мысль о тщете подобного симбиоза. Но видит Бог, философ, взявший в руки кисти, становится явлением скорее опасным, нежели комичным. Только представьте, как на вопрос об устройстве мира убеленная сединами голова отрывается от стопы фолиантов собственного сочинения и подбрасывает из-за стола изнуренное, нетренированное тело к мольберту, и вот уже крепкие, натруженные пальцы человека, привыкшего много писать, сжимают кисть, а «горящий» глаз выбирает из имеющейся в наличии палитры нужный цвет. Зайдем незаметно за спину этого рыцаря разговорного жанра, вооруженного копьем с мягким наконечником, и взглянем на его творение.
Философ, натянув на лысину берет художника, а это, поверьте, гораздо важнее диплома об окончании соответствующего училища, смело тычет кисть в красный цвет и, навертев на щетину побольше краски, ставит с размаха жирную точку в центр холста.
– Что это, любезнейший? – спрашиваете вы из своей засады.
– Это Мир, – философ, простите, сейчас художник, удивленно оборачивается на голос: – Неужели не ясно?
– Нет, – честно отвечаете вы. – Мир огромен и многоцветен. А у вас?
Художник загадочно улыбается и, сделав шаг назад, прищурившись, любуется гениальным мазком.
– Вы рассуждаете узко, – нравоучительно произносит он наконец: – Мир – это вы (или я), это точка, а все, что вы видите вокруг, – периферия для вашего обслуживания. Так чувствует каждый и мнит себя Центром.
– Но даже если принять вашу точку… зрения, – примирительно парируете вы, – почему красный?
– Чтобы окружающие видели, это Центр, – художник улыбается. – А для привлечения внимания красный – то, что надо.
– Но пока я вижу, что ваш (или мой) Мир висит в пустоте, а ведь он должен на чем-то зиждиться? – вы начинаете подыгрывать чокнутому «двуликому Янусу» от философии и живописи.
Тот согласно кивает головой: – На трех китах. Сейчас накидаю. И, вытерев тряпкой кисть от красной краски, задумавшись на секунду, выдавливает на нее тюбик с белилами, после чего ставит под красную точку (а это, как вы помните, целый мир) едва заметную на холстине кляксу.
– Это и есть кит? – усмехаясь, спрашиваете вы.
– Да, Белый Кит, – философ любовно смотрит на работу художника и, снова обернувшись, кивает вам головой: – Желаете пояснений?
Вы, конечно же, желаете.
– Белый Кит – Любовь Бога к Человеку, чистая, крепкая, непоколебимая, стержень Мира, если угодно.
– Тогда понятно, – киваете вы в ответ, раздумывая о странной особенности всех психов иногда говорить правильные вещи.
А ваш собеседник тем временем, поставив возле первой кляксы точно такую же, тянется к черной краске.
– Еще один белый кит, – разочарованно произносите вы, но мастер, зацепив на кончик кисти густой черноты, уже наносит ее на выпуклое пузо второго кита.