Нео-Буратино

Унылая картина открылась его взору. Слева виднелись угрюмые стены древнего монастыря, справа — ветхая кладбищенская ограда и голые кроны деревьев над склепами. Каменных домов здесь не было, а деревянные уничтожил пожар, и только неказистый ампирный особняк в один этаж, но с обязательным четырехколонным портиком, непонятно каким образом избежавший участи соседей, нелепо возвышался посреди обгорелых развалин, прямо перед заблудившимися иностранцами.

К удивлению своего слуги, генерал вдруг перекрестился и торопливо зашептал «Pater noster».

Волнение его было настолько заметно, что даже неустрашимый Баярд, бывавший с ним не в одной переделке, тревожно заржал. Себастьяни сразу узнал таинственный дом: тот же фасад, то же светящееся венецианское окно в центре, то же крыльцо сбоку под навесом — словом, все как во сне. Генерал торопливо соскочил на землю и, оставив оторопевшего денщика дожидаться на улице, взошел на крыльцо. В этот миг целая стая ворон с кладбищенских деревьев поднялась в воздух и закружила над домом, прегадко каркая. Себастьяни набожно приложил ладонь к медальону с изображением Notre Dame, всегда висевшему у него на шее, и, решительно толкнув дверь, оказавшуюся незапертой, шагнул внутрь, в полумрак сеней.

Еще на пороге он ощутил целую гамму запахов, доносившихся из глубины жилища, ни с чем не сравнимый букет, настаивавшийся годами уединенной, размеренной жизни вдали от шумного света под сенью воспоминаний о прошедшем: благоухание ладана сочеталось в нем с печальным амбре старинной парфюмерии и давно увядших цветов, вековой дух антикварных книг — с тонким ароматом красного дерева. Чувства Себастьяни были подобны трепету, охватывающему подлинного знатока, когда он откупорит бутылку благородного вина. Через темную прихожую крадущейся походкой генерал пробрался к приоткрытой двустворчатой двери. Он рывком отодвинул тяжелую бархатную штору и вошел в небольшую уютную залу. Полдюжины свечей, жарко горевших в бронзовых шандалах, бросали причудливый отсвет на стены, обитые темно-красным штофом с орнаментом, составленным из атрибутов театра — трагических и комедийных масок, козлиных голов, кифар, флейт Пана, нотных свитков. Тут же висело множество портретов знатных господ в старомодных камзолах и напудренных париках и придворных дам с пышными прическами отошедшей эпохи Екатерины, потолок украшал плафон рококо, трактовавший в духе Буше пикантную сцену ухаживания молодого ловеласа за прелестной пастушкой. Зала была обставлена изящной мебелью карельской березы, инкрустированной бронзой. На туалетном столике маркетри теснились вазы разных размеров с засушенными букетами. Деревянную тумбу в углу, исполненную в виде ионической колонны, венчал мраморный бюст Вольтера. Другой угол занимал резной напольный киот. Огонек серебряной лампады освещал темные лики святых за стеклом. В центре залы, за массивным бюро со стопками пухлых томов, в глубоком кресле, закутавшись в шаль, сидела сама хозяйка и что-то увлеченно писала, то и дело макая перо в чернильницу. От ее фигуры исходил пронизывающий холод.

Себастьяни сразу узнал ее, вернее, почувствовал, что перед ним та самая сумасбродная особа, которую он столь упорно искал. Воспоминания роем проносились в его мозгу, негодование переполняло существо. Сгруппировавшись как тигр перед прыжком, призвав на помощь весь запас красноречия, темпераментный француз обрушил на женщину потоки гнева:

— Вы, конечно, не ждали меня сегодня вечером, m-le Troepoloff? Слишком долго вы куражились над моими несчастными соотечественниками, желая принести в жертву своей ущемленной гордыне всю мужскую половину Франции, слишком далеко зашли ваши чудовищные планы, и вот я здесь, в вашем логове, чтобы вершить страшный, но справедливый суд над исчадием преисподней, коим вы, несомненно, являетесь! Eudoxie, я полагал, что ты образумишься, надеялся, что выкинешь меня из своей памяти, — Бог судья мне за то, что я не сдержал данное обещание, — но в порыве отвратительного вожделения, ослепленная обидой, ты вовсе потеряла рассудок и продала душу князю тьмы за возможность сломать мою жизнь и жизни тысяч других мужчин. Как ты могла, безжалостная Геката, лишить меня единственного сына, моего Жюля? Молись же, преступница! Видит Бог, настал твой последний час, отправляйся туда, откуда пришла, — в самое жерло ада.

Вдохновенно выкрикнув последние слова, генерал выхватил из ножен тяжелый палаш и занес его над головой ненавистной старухи, но тут произошло то, что он должен был предвидеть. Женщина, сидевшая все это время спиной к Себастьяни, невозмутимо выслушавшая все обвинения и угрозы в свой адрес, медленно поднялась и повернула лицо к неиствовавшему гостю.

На Себастьяни глядела голубоглазая красавица лет двадцати. Он не верил своим глазам: годы сделали властительницу мужских сердец еще моложе и прекрасней. «Господи, да ведь это ее дочь!» — решил было генерал, но его vis-a-vis заговорила сама: