Нео-Буратино

— А, вот наконец ты и пришел. Долго же мне пришлось ждать, однако дождалась. Да ты, я вижу, несколько удивлен? Ожидал увидеть мерзкую старушонку, а перед тобой молодая, прелестная дама. Да, здесь ты ошибся, дорогой, — и почему вы, мужчины, всегда считаете женщин глупее себя? Кто вас в этом убедил? Не правда ли, я стала еще обворожительней, еще неотразимее? Пойми ты это вовремя, как мы были бы счастливы! За эти годы я загубила души многих мужчин: они, как доверчивые мотыльки на огонь, летели в сети моей красоты: ты знаешь, мне не составит труда сделать любого мужчину своим безропотным слугой — упиваясь властью, я с наслаждением нанизывала новые и новые сердца на розовые шипы, а все из-за того, что ты когда-то отверг мои чувства… Только однажды я испытала чувство жалости — ведя на смерть твоего сына, но, увы, я не знала иного способа пробудить твою совесть… Но теперь ты осознал свою вину и пришел сюда, чтобы просить прощения, и я несказанно рада, ведь, как у нас говорят, лучше поздно, чем никогда. Я рада, что наконец-то завершится дуэль достойнейших мужей Франции и России, о подлинных причинах которой никто из них не догадывается. Да, дорогой, сегодня мы с тобой подпишем мирный договор, и, вот увидишь, поток невинной крови остановится в своем течении!

Себастьяни был всего более удивлен тем, что хитрая искусительница говорила с ним так, будто и не слышала гневной речи, не чувствовала его решительного настроя. Проявив небывалое самообладание, а может быть, просто лишний раз намекнув на неуязвимость собственной персоны, она так ловко обратила диалог в нужное ей русло, что генерал не знал, как ей возразить. Тем более что коварная, как всегда, использовала в игре свой главный козырь — женскую красоту, завораживая генерала взглядом, полным нежной страсти. Он готов был пойти на любые условия, только бы прекратить бойню, и хотел уже спросить, что должен для этого сделать, но дама словно угадала его намерения:

— А теперь, mon ami, приступим к главному. Наша размолвка слишком затянулась, и в знак примирения мы изопьем кубок божественной влаги!

Услышав эти слова, Себастьяни понял, что станет сейчас добычей хищницы, но на этот раз ничего не оставалось, как принять правила игры. А Цирцея тем временем уже пригубила питье и протягивала ему пенящийся бокал с алой розой в придачу. И бокал, и цветок взялись непонятно откуда, но Себастьяни уже ничем нельзя было удивить. Он отважно выпил содержимое кубка. Последнее, что он запомнил, — старый кожаный щит в дальнем углу залы…

* * *

Прошла всего лишь неделя после необыкновенных событий, а предсказания московской затворницы уже начали сбываться. Седьмого октября Император Бонапарт отдал приказ армии оставить русскую столицу. Огромная колонна дрожащих от холода, закутанных в экзотические одеяния французов с нелепым обозом трофеев уходила из непокоренного города через Калужскую заставу. Очевидец этих событий вспоминал: «Можно было подумать, что двигалась не великая армия, а караван кочевников или полчище древних времен, возвращавшееся после набега с рабами и добычей». Генерал Себастьяни покидал Москву уже знакомым ему путем, только теперь его сопровождал не флегматичный денщик, а сто пять тысяч войска.

С самого Покрова продолжались непрерывные снегопады. В тот день стихия особенно бушевала: снег валил хлопьями, вьюга заметала дороги.

Жарким июльским утром 1824 года по проселочной дороге одной из волостей Калужской губернии, поднимая клубы пыли, следовал щегольской экипаж. В здешней глуши подобной роскоши не видели с незапамятных времен, когда местный барин развлекался в столицах и имел собственный выезд. Золоченая карета неслась по деревням, распугивая домашнюю живность и вызывая неописуемый восторг крестьянских ребятишек, которых грозный форейтор норовил достать кнутом, чтобы не лезли под колеса.

На мягких сиденьях внутри сидела пожилая чета: важный седой старик в строгом черном сюртуке безупречного покроя с лентой ордена Почетного легиона в петлице, голубом шелковом платке вокруг шеи, охваченной белоснежным крахмальным воротничком, и величественная дама со следами былой красоты в чертах благородного лица, одетая подчеркнуто скромно, но со вкусом, выдававшим в ней особу высшего света.

Пассажиры оживленно беседовали по-французски, постоянно упоминая какого-то «бедного Жюля», причем старик не отрывался от окна, словно что-то искал, а его супруга не выпускала из рук гранатовые четки. Наконец господин, в котором выправка выдавала отставного офицера высшего ранга, сильно взволнованный, попросил возницу остановить экипаж, вышел на дорогу и долго озирался по сторонам, силясь что-то вспомнить; потом он спросил форейтора на ломаном русском, не знает ли тот поблизости кладбища французских солдат, погибших в войну с Наполеоном, но возница отвечал, что сам из другого уезда и о таком кладбище никогда не слыхал.