Нео-Буратино

Гвидон обрадовался, хотел было признаться, из тщеславия, что он сам модный драматург и едет на премьеру своей пьесы, известной на весь мир, но его вдруг словно отрезвило:

— Так мы почти коллеги! Я артист: вы пишете, я на сцене воплощаю.

— Что-то в этом роде… — Литератор опустил глаза, затем встрепенулся, внимательно посмотрел на Гвидона. — А вы знаете, чем писатель отличается от графомана?

Гвидон никогда об этом не задумывался. Попутчик, грустно улыбаясь, сам ответил на свой вопрос:

— Графоман, которого издают, — писатель, но зато писатель, которого не издают, — графоман. Так принято считать в мире сем!

— Вы, наверное, москвич? У вас больше верующих, — поинтересовался артист.

Бородач посмотрел на Гвидона оценивающе:

— Да нет, не угадали: коренной петербуржец. А вы, наверное, думаете, в Северной столице православных мало, а Москву никто всерьез не воспринимает?

Гвидон был склонен пооткровенничать:

— Все мои знакомые питерцы такие: в Бога верят, но в церковь не ходят. Я сам такой, хоть и провинциал по рождению. А в Москву, если не секрет, по каким делам?

Тот расправил бороду, не спеша проговорил:

— Давно, знаете, не был. А в Святки не был никогда. Хочу Иверской поклониться, в храмы заглянуть, побродить по старым дворам…

— Какие ж в Москве старые дворы — там сплошные небоскребы да сталинки. Шум, гам — не люблю! — Гвидон решительно резанул ладонью воздух.

— Не любите, потому что не знаете! Многое сохранилось. Погуляйте по Остоженке, по Бронным, Меньшикову башню отыщите, поплутайте в Замоскворечье, в Донской загляните, в конце концов… Может, поймете меня.

Артист призадумался: «Интересный мужик. Одухотворенный, одним словом. Другие в столицу по коммерции, а этот…»

— Вы в Сергиевой лавре наверняка не были? — продолжал православный литератор. — Там такая благодать! А я вот к Троице тоже съездить намерен, к Преподобному: при наших с вами профессиях нужно постоянно очищать душу, и где, как не в храме… Вы же воплощаете на сцене литературные образы, а Чехова когда в последний раз читали, признайтесь?

Гвидон смутился:

— Да я многое наизусть помню, роли ведь когда-то учил… Честно-то говоря, детективы больше люблю читать, триллеры всякие, правда, понимаю, что это макулатура…

— Ну так в чем же дело? Прочитайте Шмелева, Зайцева, Лескова. Гоголя и Достоевского наверняка плохо знаете? Артист должен поэзией упиваться: откройте Пушкина, Блока! Имена Рильке и Рембо вам, наверное, мало что говорят.

— Я Есенина люблю! — радостно выпалил Гвидон.

— Тоже неплохо, — вздохнув, согласился писатель. — Только кончил скверно, но не нам его судить.

Артист пожаловался:

— Жизнь сейчас такая пошла: то роли учишь, то подрабатываешь. «Или куришь натощак, или пьешь с похмелья». Все как попало, не до чтения. Информация и так захлестывает.

Попутчик подобрел:

— Высоцкого цитируете — тоже трагичнейшая личность, метался все… — Он развел руками. — А читать все-таки необходимо, музыку слушать классическую. Пути Господни неисповедимы. Я вот к Богу через «Сайгон» пришел, через «систему»: рок, мир, любовь. Теперь, правда, и любовь иначе воспринимаю, а от юношеского пацифизма, надеюсь, следа не осталось. Зло часто искореняется только силой — увы!

Он посмотрел в окно.

— Да мы приехали, кажется, господин… Извините, не спросил имени?

— Гвидон!

— Как это Гвидон?! Свечку за кого ставить?

Артист вдруг понял, что у него даже имени нет, и по спине струйками побежал холодный пот:

— Поставьте за Бяню… Нет, лучше за Зину, за Зинаиду!

Литератор ошарашенно кивнул и, встав из-за стола, попятился к выходу:

— Очень приятно было… познакомиться…. Как же вы без небесного покровителя? Нельзя так! Ну, спаси Господи!

Он уже был в тамбуре, когда Гвидон опомнился:

— Есть покровитель! Я крещеный!!! Но имени не помню… А вас как зовут?

Но человек в возрасте Христа уже канул в московскую толпу.

Площадь трех вокзалов, она же Каланчевская, она же еще совсем недавно Комсомольская, обрушила на бедного Гвидона весь тот московский шум и гам, который он так не любил. Впрочем, в последнее время и Северная столица, хоть и стала называться «культурной», все больше стала напоминать Гвидону неприветливую и полную контрастов Москву, где все будто бы стало больше, импозантнее, но и уродливее за счет этой гигантомании. Он ехал в такси в пятизвездочную гостиницу, где немец должен был предварительно заказать ему номер, и глазел по сторонам, едва ориентируясь в изменившейся, европеизированной столице. Взяв машину, он небрежно, вживаясь в роль человека состоятельного, бросил:

— Отвези-ка меня, любезный, в отель «Марриотт»!

Шеф угрюмо осведомился:

— Знаю «Марриотт» — у нас в Москве теперь такого добра пооткрывалось немерено. Значит, «Марриотт Гранд»?

Скуднейшие познания в английском все же позволили Гвидону оценить выбор Хорна: «„Гранд“ — это, конечно, звучит внушительно. Немец, наверно, не поскупился и заказал мне действительно королевские апартаменты».

— В «Гранд», брат, в «Гранд»! Думаю, именно там меня и ждут!