— Очень важно, чтобы тебя поняли. Иначе вы можете стать чужими.
— Ну и пусть, — вредничал ребенок.
— Дерево! — злилась Лаврова.
— Сама дерево!
Лаврова неожиданно обиделась на маленького мальчика, обиженного на нее. Она замолчала и уставилась в стену. Никита отвернулся. Он сидел, сгорбившись и опустив голову. Ей стало его жалко. Захотелось притянуть его к себе и исцеловать всю его макушку. «Бедный мой бедный Никита, — подумала она — Мой китенок».
— Давай мириться, Кит, — предложила она и протянула мизинец.
— Почему кит? — пробурчал ребенок.
— Потому что рыба-кит.
— Ладно, — улыбнулся он и протянул свой мизинец.
В его прозрачно-голубых глазах у самого дня плескались солнечно-рыжие рыбки Криницы.
В воскресенье, проснувшись, Лаврова обнаружила на своей подушке красное сердечко, раскрашенное гуашью. На его обратной стороне корявыми, шатающимися буквами было написано: «Наташе от Кита». Ниже улыбался во весь рот нарисованный кит, на его правый глаз была залихватски наброшена челка водяного фонтанчика.
Лаврова счастливо засмеялась и осторожно поцеловала сердце маленького мальчика.
Лаврова могла есть что угодно и сколько угодно. Она никогда не толстела, поэтому в еде себя не ограничивала. В ее организме жил огромный солитер под малопонятным научным названием «чувство вины». Лучшим лекарством от него были калории и углеводы.
Лаврова в «Рамсторе» ходила с корзинкой между полок с продуктами, выбирая, что душа пожелает, заранее предвкушая, как усядется в маленькой рамсторской кафешке. Закажет большущий кусок слоеного торта с взбитым, воздушным творогом и медленно, по маленькому кусочку, будет дегустировать его нежный вкус, запивая свежесваренным кофе.
— Эй, Лаврова!
Она оглянулась и увидела старинную знакомую с необычным, арабским именем Камона. Ее волосы, туго стянутые на затылке, темной блестящей патокой обтекали голову. Арабские газельи глаза изогнулись улыбкой к вискам.
— Сто лет не виделись! — воскликнула она. — Как ты?
— Как обычно.
— Зануда! — засмеялась Камона. — Пошли посидим, поокаем.
Они уселись за столик в рамсторской кафешке.
— У тебя как? — спросила Лаврова.
— Отлично! Вышла замуж за француза. Живу в Марселе. Привезла ненадолго внуков к дедке и бабке.
— Как за француза? — изумилась Лаврова. — Ты что, в третий раз замуж вышла?
— Да, — Камона откусила кусочек торта. — Вкуснотища какая!
Она все делала вкусно. Она сама была аппетитной и вкусной, оптимисткой, не знающей, что стакан может быть наполовину пуст. Ее стаканы всегда оказывались полными.
— Поразительно. Толпы женщин мечтают выйти замуж, а у тебя все так легко и просто, — восхитилась Лаврова.
— Это в первый раз сложно выйти замуж и сложно развестись. Все кажется сплошной трагедией. Трудно второй раз выйти замуж, от страха, что опять настанет разочарование. А потом пошло-поехало. Не исключено, что француз у меня не последний.
— И как к этому относятся твои дети?
— Лучше, чем я. Им не приходится с ним спать.
— А что, какие-то проблемы?
— Шутка, — рассмеялась Камона. — Хотя он макает круассан в кофейную чашку и жует мокрый хлеб, запивая кофе с плавающим жиром. Чепуха, а раздражает просто жуть!
— Как тебе удается так легко жить?
— Мужчинами управлять несложно. Надо только делать вид, что ты с ними заодно, — сказала женщина, сидящая напротив Лавровой. «Интересно, мудрость приходит с годами или она не каждой женщине дана?» — подумала Лаврова и вздохнула. Ее мучила зависть.
— Как Мадина? — спросила она о старшей сестре Камоны.
— Живет в гражданском браке с парнем на семь лет моложе. Он ее обожает. Целует взасос у института, где она работает. Все это видят, а ей хоть бы хны. Пускай завидуют, говорит.
Лавровой было удивительно видеть счастливого человека. Ей было удивительно слышать о счастливом человеке. Она раньше думала, что такие люди давным-давно перевелись на белом свете. Все дело в генах, решила она и перестала завидовать.