Необычайные приключения Арсена Люпена

Я тоже вошел в спальню и увидел полуголого человека, распростертого на ковре; руки и ноги у него были скрючены, лицо мертвенно-бледное, исхудавшее настолько, что под кожей проступали кости черепа, в глазах застыл ужас, а рот скривился в пугающем оскале.

— Он мертв, — проговорил Люпен после беглого осмотра.

— Как! — вскричал я. — Следов же крови нет.

— Нет, есть, — возразил Люпен, указав мне на несколько красных капелек на груди мертвеца, под распахнутой сорочкой. — Смотрите: убийца одной рукой схватил его за горло, а другой уколол в сердце. Я говорю «уколол», потому что ранка почти незаметна. Вероятно, укол был сделан очень длинной иглой.

Он осмотрел пол вокруг. Ничто не привлекало его внимания — ничто, если не считать маленького карманного зеркальца, с помощью которого г-н Лаверну пускал солнечные зайчики.

Привратница заохала и попыталась позвать на помощь, но внезапно Люпен набросился на нее:

— Замолчите! И слушайте. Созвать людей еще успеете… Слушайте меня и отвечайте. Это крайне важно. Кто-нибудь из друзей господина Лаверну живет на вашей улице? Близкий друг? Направо по этой стороне улицы?

— Да.

— Господин Лаверну встречался с ним по вечерам в кафе и обменивался иллюстрированными журналами?

— Да.

— Его имя?

— Господин Дюлатр.

— Адрес?

— Дом девяносто два.

— И еще одно: давно к нему ходит этот старик доктор, о котором вы упомянули, — седобородый и в очках?

— Нет. Я его раньше не знала. Он пришел в тот самый вечер, как господин Лаверну заболел.

Не сказав больше ни слова, Люпен опять потащил меня за собой по улице, потом направо; вскоре мы миновали мою квартиру. Через четыре дома он остановился напротив девяносто второго номера — это был невысокий домишко с винной лавкой на первом этаже; хозяин ее покуривал на пороге. Люпен осведомился, дома ли г-н Дюлатр.

Господин Дюлатр ушел, — ответил виноторговец. — Этак с полчаса назад. Мне показалось, он чем-то взволнован: остановил автомобиль и уехал, а это вовсе не в его привычках.

— Не знаете ли вы…

— Куда он так спешил? Ей-богу, никакой тайны из этого он не делал, так что смело могу сказать. Он выкрикнул адрес довольно громко. «В префектуру полиции!» — так он сказал шоферу.

Люпен тем временем тоже хотел остановить таксомотор, но тут же передумал, и я слышал, как он прошептал:

— Стоит ли? У него слишком большая фора…

Потом он спросил, не приходил ли кто-нибудь к г-ну Дюлатру после его ухода.

— Как же! Как же! Пожилой господин в очках, с седой бородой. Он поднялся к господину Дюлатру, позвонил и ушел.

— Благодарю, сударь, — произнес Люпен и откланялся.

Ничего мне не объясняя, он медленно шел по улице, и вид у него был озабоченный. Вне всяких сомнений, задача представлялась ему весьма трудной; едва ли он хорошо ориентировался в этих потемках, хоть и держался вполне уверенно.

Впрочем, немного погодя он сам признался:

— Бывают случаи, когда требуется не столько анализ, сколько интуиция. А этим делом, черт побери, стоит заняться.

Мы дошли до Бульваров. Люпен заглянул в читальню и бесконечно долго рылся в газетах за последние две недели. Время от времени он бурчал себе под нос:

— Так… Так… Это, конечно, лишь гипотеза, но она проливает свет на все. А гипотеза, способная ответить на все вопросы, недалека и от истины.

Стемнело, мы поужинали в каком-то ресторанчике; я видел, что лицо Люпена мало-помалу проясняется. Жесты его становились все увереннее, он повеселел, оживился. Когда мы уходили и потом, по дороге к дому барона Репстейна, расположенному на бульваре Осман, куда повел меня мой друг, это уже был прежний Люпен — такой, каким он становился в ответственные минуты, когда принимал решение и устремлялся к победе.

Немного не доходя улицы Курсель, мы пошли медленнее. Барон Репстейн жил на правой стороне, между этой улицей и улицей Фобур-Сент-Оноре, в трехэтажном особняке, фасад которого, украшенный колоннами и кариатидами, был нам уже виден. Внезапно Люпен скомандовал:

— Стоп!

— В чем дело?

— Еще один довод в пользу моей гипотезы.

— Какой? Я ничего не вижу.

— Зато я вижу.

Он поднял воротник пальто, опустил поля мягкой шляпы и отчеканил:

— Черт побери! Поединок будет жестокий. Идите лучше домой, мой милый. Завтра я опишу вам свою экспедицию… если, конечно, она не будет стоить мне жизни.

— Как-как?

— Что делать, опасность нешуточная. Во-первых, мне грозит арест — это еще полбеды. Во-вторых, смерть, это уже хуже! Но… — он сдавил мне плечо: — Но есть и третья опасность: я могу прикарманить два миллиона. А стоит мне отхватить куш в два миллиона, и тогда уж будет видно, на что я способен. Спокойной ночи, милый друг, и если мы больше не увидимся…

Тут он продекламировал:

На кладбище иву посадите,
Чтоб она склонялась надо мной…[5]

Я поспешил удалиться. Три минуты спустя — продолжаю мое повествование, следуя тому, что рассказал мне Люпен на другой день, — три минуты спустя мой друг звонил у дверей особняка Репстейна.

— Господин барон у себя?

— Да, — ответил слуга, с удивлением разглядывая незваного гостя, — но в эти часы господин барон не принимает.