Необычайные приключения Кукши из Домовичей

Отсюда две двери ведут в круглое помещение, тоже весьма обширное, хотя и поменьше первого. Здесь в самой середине бьет вверх струя воды, низвергающаяся в круглый мраморный бассейн. По стенам полукруглые ниши, в них над глубокими каменными лоханями бронзовые краны в виде дельфиньих морд для горячей и холодной воды.

Следующее помещение восьмиугольное, его стены состоят из множества арок, часть которых ведет в отдельные комнаты. Здесь намного теплее, чем в предыдущих помещениях, даже, можно сказать, жарко, а посреди зала сделан большой круглый помост из мраморных плит. На нем желающим делают массаж, то есть разминают и растирают. Греки, или роме́и, как они себя называют, придают массажу большое значение.

Отсюда коридор ведет в самый отдаленный зал. Он меньше прочих, и в нем стоят три небольшие купели с горячей водой. Помимо той двери, в которую вошел Кукша, в зале есть еще одна низенькая дверь. Кукша толкает ее и попадает в глухой дворик, своего рода колодец, образованный каменными стенами без окон и дверей. Во дворике валяются метлы, старые медные тазы, рассохшиеся бочки и еще какой-то хлам. В углу стоит длинная ветхая лестница, рядом с нею к стене прислонены два пожарных багра. Тут, на взгляд Кукши, нет ничего интересного, и он возвращается в баню.

Все полы в бане выложены мраморными плитками, но они не холодят ступню. Ясно, что они нагреты, только непонятно как. Кукша не знает, что под баней есть духовая подземная печь, которая постоянно топится, а горячий дым по многочисленным трубам проходит под мраморными плитами пола и внутри стен. Он и нагревает пол, стены, воздух и воду.

Кукша переходит из помещения в помещение, мылится благовонным мылом, трет тело мягкой греческой губкой — благо всюду валяются обмылки и брошенная губка. Он распаривается в горячих купелях, плавает в бассейнах, окружающих, беломраморные изваяния. Бассейнов не зря три — в одном вода теплая, в другом — средняя, а в третьем — ледяная, точно в роднике.

Кукша заходит в восьмиугольное, самое жаркое помещение и наблюдает, как ловкие сильные мужчины, обливаясь потом, разминают и растирают посетителей. Один из массажистов приглашает Кукшу лечь на помост, но Кукша отрицательно качает головой.

Здесь, в восьмиугольном помещении, очень жарко, но все же этой жаре далеко до жары домовичской бани, когда нужны рукавицы, чтобы хлестать себя веником, не обжигая паром руки. Кукша вспоминает запах горелого хлеба, который стоит в бане, когда на раскаленную каменку поддают квасу, и все здешние благовония меркнут перед ним.

Зато здесь, в Царьграде, и горячую, и холодную воду выплевывает начищенная морда морского чудища. А в Домовичах надо натаскать воды в кадку, потом калить камни и кидать в воду, покуда не закипит.

— Поплоше байны у нас в Новгороде против царьградских, — вдруг раздается рядом чей-то голос, словно откликаясь на Кукшины мысли.

— Поплоше, что и говорить, — соглашается другой голос.

Кукша глядит на говорящих, как на выходцев из загробного мира. Перед ним два здоровенных молодых мужика, оба плечистые, оба светловолосые, сероглазые, похожие как братья. А речь их до того родная, что и голоса кажутся знакомыми, хотя он никогда прежде не видывал этих мужиков.

— Добра баенка, — говорит первый, — баенка хоть куда! Однако нашему брату, новгородцу, худо без каменки да без веничка!

— Худо, что и говорить, — вторит другой.

— А поляне[29], — продолжает первый, — в поле-то сидят да баен-то и не строят.

— Не строят, — откликается другой, — не из чего, лесу-то у них нет. Одно слово — поле.

— В байнах-то не моются, — опять говорит первый, — да и здесь не больно любят байну-то, одно знают нас дразнить: «Байники». А мылись бы, так псиной не воняли бы!

Оба смеются.

Дальше разговор идет о том, что у полян даже в их стольном городе Киеве ни одной бани нет, что поляне летом моются в Днепре, да в речках, а зимой и вовсе не моются.

Кукше хочется заговорить с ними, узнать, кто они такие и как попали в Царьград, но он не решается. Ведь они тоже, наверно, станут расспрашивать его, откуда он здесь взялся. Он беглый раб и вор и должен будет врать о себе. Рябой верно говорил — ему ничего не стоит запутаться и выдать себя. Неизвестно, как отнесутся они к беглому рабу, хотя бы и единоплеменнику. Поэтому Кукша молчит, лишь во все глаза глядит на новгородцев и слушает такую родную, такую понятную речь.

Наконец новгородцы встают и идут в первый зал. Возле их одежды, прислоненные к лавке, стоят два коротких меча. Как видно, новгородцы — ромейские воины. Они попивают вино, принесенное служителем, и не спешат одеваться. Один из них говорит:

— Сейчас кваску бы! А еще лучше хмельного меду!

— Кваску не худо бы! — вторит другой. — А меду, конечно, и того лучше!