Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2, том 2

Сердце Бориса бешено колотилось в груди, и он не знал от чего: то ли от переполнявших его чувств, то ли от того, что оно после недавно перенесённой тяжёлой болезни было не таким выносливым, как раньше.

Мурзику прогулка до того надоела, что он уже совсем нетерпеливо начал тыкаться мокрым холодным носом то в Борины, то в Катины ноги. Этим он заставил девушку спохватиться, и она испуганно сказала:

– Ой, Борька, что же мы наделали? Ведь я дома сказала, что через час вернусь, а наверно, часа два прошло! Пойдём скорее домой, да я и замёрзла совсем.

А она, действительно, была одета очень легко. Борису даже стало стыдно, что он об этом не подумал, ведь он-то был одет в тёплый полушубок, красноармейский шлем и ичиги, набитые соломой. Правда, под полушубком на нём был старый поношенный юнгштурмовский костюм, порядком-таки уже маловатый, но, конечно, его одежда была гораздо теплее Катиной.

Подойдя к воротам и приотворив калитку, Катя убедилась, что во дворе их дома никого нет, и, протянув Борису руку, которую он крепко ухватил, торопливо выдернула её, видимо, опасаясь, что под влиянием сегодняшнего разговора, во время которого Борис не уставал клясться в своей любви, а Катя отделывалась неопределёнными междометиями, но в тоже время и не выражала открытого протеста, Борис может решиться на что-нибудь большее, чем простое рукопожатие.

Она скользнула в приотворённую калитку, и когда он рванулся за ней, захлопнула её перед самым его носом. Борис услышал лукавый смешок, и уже такие знакомые и почему-то очень дорогие шаги удалявшейся от ворот девушки. Он не вытерпел, приоткрыл калитку и заглянул внутрь двора. Катя услыхала скрип отворяемой калитки, увидела голову парня, просунувшуюся в образовавшееся отверстие, сердито погрозила ему и быстро взбежала на крыльцо.

Глава четвёртая

Почти всю обратную дорогу в Стеклянуху Борис бежал рядом с санями. Мороз после стихшей метели усилился, а одет он оказался очень легко. Дело в том, что у Томашевского совсем не имелось тёплой одежды (спецодежду ему обещали выслать в лес), а его демисезонное пальто, в особенности, после перенесённой им болезни, для такой поездки, конечно, не годилось. По возрасту он был не намного моложе Демирского, и поэтому Борис, сжалившись над ним, отдал ему свой полушубок, а сам надел кожаную куртку, и, конечно, сидеть в ней на санях мог только по несколько минут. Так они наперегонки с Мурзиком и бежали возле саней, заваленных продуктами и инструментом, полученным в конторе.

Томашевский, закутавшись в полушубок, дремал, обложенный мешками и свёртками. Он не любил мороз, суровость русских зим его пугала, он не мог к ним привыкнуть. Борис уже успел узнать: пан Томашевский в 1915 году вместе с родителями при наступлении немцев бежал из Польши и в поисках более тёплого климата очутился на Дальнем Востоке. Родители его умерли. Он успел окончить гимназию, но после их смерти остался без всяких средств к существованию. Как иностранца-поляка, белогвардейцы его не трогали, и он работал конторщиком на каком-то частном предприятии. С приходом советской власти хозяин сбежал, а все его бывшие служащие, в том числе и Томашевский, оказались без работы. С открытием биржи труда он зарегистрировался там и при наборе Дальлесом десятников, как грамотный человек, был принят на эту должность. О дальнейшей его службе в Дальлесе мы уже рассказывали. Теперь его мечтой было сколотить немного денег и уехать на родину. Проезд туда его не затруднял: у пана Сигизмунда был польский паспорт отца, в котором был записан и он.

– Там и климат лучше, и люди добрее, и хлеб вкуснее! – говорил он.

Возница-старичок, недавно принятый на работу в контору Дальлеса, молчал, лишь покрикивал на лошадь. Борису, то бегущему за санями, то вскакивающему на них, никто не мешал предаться полностью своим мыслям.

А мысли его были связаны, конечно, с Катей, с тем разговором, который состоялся у них в первую же встречу. Ведь мы помним, что только они вышли из клуба и сумели отделиться от остальных парочек, как Катя набросилась на Бориса с упрёками, сводившимися, в основном, к тому, что он втянул свою мачеху в их взаимоотношения. Между прочим, эта же тема была главной в их разговоре и на следующий вечер.

– Что она теперь обо мне подумает? – восклицала девушка. – Ты знаешь, как мне было стыдно, когда она всунула в руки книгу с письмом? Я готова была провалиться сквозь землю! И как это она решилась взять такое поручение от тебя? Нет, ты не оправдывайся, а лучше признайся, что хотел посмеяться надо мной, к этому и свою мать привлёк, да? Эх, ты! – возмущённо отчитывала она Бориса.

Немало пришлось ему потратить слов, чтобы убедить рассерженную и, видимо, действительно обиженную Катю: он и не предполагал, что его письмо может так оскорбить её.

– Да пойми ты, – возмущалась та, – дело вовсе не в письме, а в том, каким способом ты его решился мне отправить!