— Борис Яковлевич, я ведь к вам пришёл и с личной просьбой. Понимаете, мы ведь сейчас все — и медперсонал, и раненые, находящиеся в госпитале, — вроде как в лагере. На вышках опять стоят часовые, на этот раз русские, советские. Ежедневно в лагере, так мы стали называть наш госпиталь, заседает специальная комиссия из работников Особого отдела, тщательно проверяющая каждого. От меня и от некоторых других товарищей, которым разрешили выходить в город по делам госпиталя, взяли подписку о том, что мы ничего не будем рассказывать о нашем госпитале, о том, что сейчас там происходит, и не будем никому ничего писать. Вы первый и единственный, кому я осмелился рассказать о госпитале и о себе. Очень прошу вас никому не сообщать то, что вы от меня услышали. И ещё я хочу вас просить об одной услуге: известите каким-нибудь способом моих родителей, что я жив, здоров и, может быть, вскоре с ними увижусь. Не надо сообщать, где я был. Сможете вы это сделать?
— Конечно! Обязательно, — с воодушевлением ответил Борис. — Вот сейчас прямо при вас и напишу письмо.
Через несколько минут Алёшкин написал письмо в Темников Алексею Михайловичу Рудянскому, в котором сообщал, что в городе Таллине он случайно встретился с его сыном Борисом и что, если он хочет что-либо сообщить сыну, то может написать об этом ему, Алёшкину, по его адресу, и Борис дал адрес своей полевой почты. Разумеется, в своём письме Борис рассказал кое-что о себе, напомнил, что он является внуком Марии Александровны Пигута и давнишним пациентом Рудянского.
Через двенадцать дней из Темникова пришёл ответ, который Алёшкин тут же передал Борису Рудянскому. К тому времени проверка в госпитале была закончена, выздоровевших раненых отправили в запасные полки, нуждающихся в лечении перевели в армейские госпитали, а медперсоналу предоставили месячный отпуск. Борис Рудянский как раз собирался ехать в Темников. Он очень обрадовался письму отца и сердечно благодарил Алёшкина за помощь.
Через много лет после этого Борису стало известно, что Рудянский получил назначение в один из госпиталей Балтийского флота на должность ведущего хирурга, там и окончил войну. После войны он вернулся в свой Онкологический институт имени Герцена, защитил докторскую диссертацию и проработал там ещё много лет до выхода на пенсию.
Глава семнадцатая
Но вернёмся к делам 27 хирургического госпиталя. Госпиталь этот пока ещё оставался единственным военным лечебным учреждением Таллина, поэтому загрузка его была велика. Хотя раненых поступало не очень много, но они поступали беспрерывно и после обработки не эвакуировались. Многие раненые требовали серьёзного хирургического вмешательства, иногда операции приходилось делать повторно отяжелевающим раненым. Всем хирургам, всем медсёстрам, дружинницам и санитарам приходилось работать по 12–16 часов в сутки, так же работал и Борис. Ему, кроме того, нужно было выполнять административную работу начальника госпиталя, а также участвовать в различных совещаниях санотдела армии, которые стали проводиться довольно часто. Госпиталь посещали и разные важные начальники.
На пятый день работы в Таллине сюда приехал начальник сануправления Ленинградского фронта, генерал майор медицинской службы Верховский. Осмотрев госпиталь, он остался доволен установленным порядком и качеством проводимой хирургической работы. В беседе с Алёшкиным он, между прочим, сообщил, что на него, а также на начсанарма Склярова, из правительства Эстонии, и именно от Наркомздрава, поступила жалоба на незаконное занятие здания бывшего лечебного учреждения Эстонии.
— Я доложил об этой жалобе командующему фронтом маршалу Мерецкову. Когда тот узнал, что до прибытия наших войск это здание занимал немецкий госпиталь, он приказал ответить так: «Здание бывшей эстонской больницы, а впоследствии немецкого госпиталя, будет занято лечебными учреждениями фронта до тех пор, пока в этом будет необходимость». Такой ответ мы и послали Наркомздраву.
Между прочим, недели через две, когда Пярница уже не был наркомом здравоохранения Эстонии, выяснилось, почему он так хлопотал об освобождении здания больницы. Оказалось, что до установления советской власти в Эстонии, до 1940 года, он был одним из совладельцев этой больницы.
Генерал Верховский удивил всех своей причудой. Он оставался ночевать в госпитале, и когда ему на ужин предложили несколько самых изысканных блюд, старательно приготовленных поварами, попросил убрать всё это, вместо них принести ему чугунок картофеля, сваренного в мундире, постного масла и селёдку с луком. На удивлённый вопрос Бориса о таком странном заказе, генерал ответил, что всякими разносолами его потчуют в военторговской столовой, а вот варёной картошки по-домашнему он не ел с начала войны.