Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 5. Том 1

Сама она, Эла и младшая Майя, хотя и опасались бомбёжек и обстрела, но часто из любопытства стояли во дворе и смотрели на воздушные бои. Если с одной стороны летели бомбардировщики, с которых срывались и чёрными каплями падали бомбы, то с другой стороны вылетали истребители, начинавшие обстрел немецких самолётов, а с началом боя появлялись истребители и с противоположной стороны. Начавшаяся в воздухе «карусель» сопровождалась треском пулемётных очередей и рёвом моторов. Она походила бы на какую-то занятную игру, если бы иногда самолёт со шлейфом чёрного дыма не вырывался из этой «карусели», с воем приближаясь к земле, куда-то за Терек или Лезгинку, и, падая на землю, не взрывался с оглушительным грохотом, и если бы во время этого боя оторвавшиеся от бомбардировщиков бомбы не падали на улицы и строения станицы и не разрушали их.

Средняя дочка, семилетняя Нина, более впечатлительная и нервная, чем сёстры, при появлении самолётов или при звуке проносившихся над станицей снарядов, сильно пугалась и даже днём не осмеливалась покидать спасительного убежища. Впрочем, так поступали и многие взрослые.

Сама Катя за свою «храбрость» однажды была серьёзно наказана. Как-то под вечер она, не обращая внимания на кружившийся над станицей самолёт, закрывая ставни окон своего дома, услышала характерный свист падающей бомбы. Она уже стояла на крыльце, поглядывая на летавшие самолёты. Понимая, что до своего окопа она добежать не успеет, Катя бросилась в дом, и почти в тот же момент, где-то совсем близко раздался оглушительный взрыв и сразу же за ним громкий стук в ставни, как будто шёл сильный град, и градины стучали по ставням. Почти вслед за этим раздался звук разбитого стекла, и Катя почувствовала острую боль в щеке, как будто от укуса пчелы. Она легла на пол и, проведя рукой по щеке, ощутила струйку крови и заметила, что из кожи торчит какой-то острый, ещё горячий предмет. Она ухватилась пальцами за выступавший край этого предмета и, даже не соображая, что делает, рванула и вытащила его. Это оказался металлический осколок бомбы размером около сантиметра, зазубренный и с одного края очень острый. Из щеки продолжала течь кровь. Найдя какую-то чистую тряпку, смочив её йодом из стоявшего на кухне пузырька, она прижала её к ранке.

К этому времени гул самолётов утих, и Катя решилась выглянуть на улицу, чтобы посмотреть, где упала бомба, и не пострадали ли её девочки, устроившиеся на ночь в окопе. Не обнаружив во дворе никаких разрушений, она выглянула на улицу. Картина, которую она увидела, поразила её. Весь угол стоявшего напротив деревянного дома исчез, на его месте находилась огромная яма, захватившая и проезжую часть улицы.

Уцелевшая часть строения выглядела как сцена какого-нибудь театра, обнажив нутро дома, раскиданную и частью поломанную мебель и домашние вещи. Люди суетились около тела, очевидно, убитого или раненого человека, и даже кошка беспокойно прыгала с печки на пол и обратно.

Катя невольно содрогнулась от ужаса: ведь точно так же эта бомба могла попасть и в её дом, и в её двор. Всего несколькими секундами позже она упала бы на 5–10 метров дальше, прямо сюда…

Она бросилась во двор к своему окопу, убедилась, что он не пострадал, и её ребятишки целы. Младшие со слезами на глазах прижались к старшей, старавшейся их успокоить. Увидев маму, все радостно закричали и даже поначалу не обратили внимания на то, что по её лицу текла струйка крови. Ранку они заметили только утром, когда на ней уже образовалась корочка. Эла сразу сообразила, что это след ранения, и с гордостью говорила своим подружкам: «А нашу маму ранило!»

Между прочим, когда на следующий день Катя открывала окна, то выяснилось, что ставни окна, около которого она стояла, впрочем, как и ставни всех других на этой стороне дома, были во многих местах повреждены осколками, вонзившимися в толстые дубовые доски. Она поняла, что только благодаря этим ставням осталась жива.

Ещё с августа, когда эвакуировался завод, имущество колхоза и большая часть рабочих и служащих (как мы говорили, это происходило в стихийном порядке), в станице наступило полное безвластие. Не стало ни правления колхоза, ни сельсовета, ни дирекции завода. Закрылись все лавки сельпо, ещё раньше в станицу перестали поступать газеты и письма. Люди совершенно не представляли, что происходит в стране и даже в самых ближайших от станицы селениях и городах. Функционировали только амбулатория (больница закрылась) и роддом.

В амбулатории продолжал работать фельдшер Чинченко, который говорил, что он немцев не боится, так как они тоже люди, тоже болеют и ему придётся и их лечить, если они придут.

В роддоме работала старая акушерка Матрёна Васильевна, её сестра не могла её оставить. Женщины станицы продолжали рожать, поэтому помощь акушерки была необходима.