Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 5. Том 2

Так, разговаривая, они перебрались через Лезгинку, на которой красовался новый мост, построенный, как сказала Катя, сапёрами, когда наши войска наступали. Прошли мимо забора и ворот Крахмального завода, из-за которых виднелся полуразрушенный обгорелый главный корпус.

— Его ещё не восстановили, — пояснила Катя. — Вот здесь я работаю. — показала она рукой на маленький, запертый на висячий замок ларёк. — Выдаю муку для рабочих и служащих раз в месяц; торгую повидлом, водкой, папиросами и разной мелочью, которую удаётся получить в райпотребсоюзе. Сельмаг тоже работает, но он обслуживает в основном станичников. Там продуктов — муки, круп и тому подобного — совсем не бывает. У нас для заводских рабочих, кроме муки, остальные продукты тоже бывают очень редко. Вот так и живём. Теперь уж не так голодаем. Умудрилась я купить коровёнку. Хоть и плохонькая, а литра полтора молока даёт. Кукурузу садила, картошку, есть несколько кур. Недавно кабанчика зарезала… Но было время, когда на одном кукурузном крахмале сидели. Думала, что и не вытяну ребят, но всё-таки справилась. В последнее время помогли твои посылки, мануфактуру и бельё продавала, на эти деньги и купила коровёнку, да и кукурузную муку добываю. Ведь пайковой-то больше чем на неделю не хватает…

Всё это Катя рассказывала спокойным, каким-то бесстрастным голосом, как бы просто фиксируя факты и не придавая им никакого значения. Борис же слушал её рассказ с ужасом и негодовал на свою беспечность. За время службы в армии он отвык от таких вопросов, как забота о ежедневном пропитании. Даже во время Ленинградской блокады, хоть мизерный, явно недостаточный для работающего человека паёк, но он получал. Пусть всего ложка пшённой каши и один сухарь, но они были, их выдавали, кто-то где-то об этом всё-таки заботился. Потом, когда он сам стал начальником, и ему приходилось думать об организации питания личного состава и раненых, он знал, что нужно дёргать соответствующие органы, и продукты будут. Ну а находясь в Германии, стало ещё проще. Фашисты во многих городках и посёлках из-за быстрого бегства под ударами наших войск бросали огромные продовольственные склады, как это было в Грауденце, Штольпе, Варене и других местах. Владельцы коров, свиней различных птичьих ферм — как правило, члены Национал-социалистской партии при вести о приближении Красной армии бежали на запад — в Швецию, Данию или ещё куда-нибудь, захватив с собой драгоценности, деньги и лишь самые необходимые вещи. Немецкие рабочие, оставшиеся в брошенных поместьях, продолжали работать, получать соответствующую продукцию и хранить её на складах в ожидании хозяев. Себе они брали только то количество, какое полагалось по установленным Гитлером продовольственным карточкам. В некоторых местах поместья просто ломились от продуктов. Эти склады становились военными трофеями, и воинские части, в том числе и госпиталь Алёшкина, могли брать необходимые продукты в неограниченном количестве. Проблем питания раненых и госпитального персонала даже не возникало, всего имелось вдоволь.

А тут? Борис невольно представил себе, как мечется его Катеринка в поисках хоть какой-нибудь пищи для троих детишек. Слушая её рассказ, он молчал и сосредоточенно думал: «А что же дальше? Так и будем здесь перебиваться мизерным пайком? Нет, это невозможно, надо что-нибудь придумывать!»

Так, незаметно они подошли к центру станицы. Прохожих не встретили, ещё было слишком рано. Торопясь домой, они выехали из Майского, не дожидаясь пяти часов, и прибыли в Александровку ранним утром.

Наступил новый 1946 год, это был первый его день. Завод не работал, колхозники тоже в большинстве своём ещё спали. Из труб кое-каких хат вился дымок, очевидно, там расторопные хозяйки приступали к приготовлению завтрака.

От центра станицы, перед видневшимся впереди зданием обгоревшей школы, вместо того, чтобы повернуть направо к их дому, они вдруг повернули налево в переулок и вышли на Теречную улицу. Борис вспомнил, что Катя как-то в письме упоминала о том, что им пришлось переменить квартиру, так как в их доме организовали школу. Но он думал, что это было временное переселение, что за три года, прошедшие с изгнания гитлеровцев из Александровки, уже успели восстановить школу и вернули их прежнюю квартиру. Оказалось совсем не так.

Они подъехали к маленькой, покосившейся саманной хатёнке, отгороженной от улицы плетнём. Где-то, по-видимому, в сарае, раздавался злобный неистовый лай собаки, учуявшей прибытие посторонних.

— Вот и наши хоромы! — невесело усмехнулась Катя. — Хорошо, что не на улице. Открывай ворота, да отпусти Джека. Полкан заперт крепко, не вырвется.

Борис прошёл вперёд, отодвинул плетнёвые ворота и ввёл лошадь с санями во двор. Джек, отпущенный с поводка, принялся бегать вокруг дома, по огороду, своим присутствием вызывая безудержный лай собак и собачонок соседних домов.

Взяв один из узлов, Борис направился к маленькому крыльцу, его встретила уже раздевшаяся Катя. Она быстро подошла к саням, взяла один из больших чемоданов, догнала Бориса и вместе с ним вошла в дом.