Необыкновенное обыкновенное чудо

Сухо поздоровавшись с теми, кого знал, представившись тем, кого не знал, и явно пропустив мимо ушей новые имена, писатель приступил к еде. Он смотрел в тарелку, что давало широкие возможности любопытству Нины: она могла без стеснения разглядывать фиолетовые сеточки прожилок у крыльев его носа и разбросанные по четким морщинам красноватые пятнышки, могла видеть, что правая часть подбородка выбрита хуже, чем левая. Свисающие на лоб пряди придавали ему вид интеллектуала, кроме них – ничего. Нина заметила, как волосинка упала в тарелку, – а писатель не заметил, продолжал есть. Брезгливо передернула плечами и перестала смотреть. Разговор за столом оживился, полился мимо знаменитости, но для нее: все говорили немного громче и красивее, чем обычно, в основном о себе.

Три следующих дня прошли для Нины обычными местными днями: свежий нежный воздух, белые облака в синем небе, ледник и озера вдали, две беседы со Шварцем, йога, терапевтическое рисование, прогулки в запретные горы, чтение, застольные разговоры, тон которых постепенно вернулся к обычному, словно и не было «достопримечательности» в их тесном обществе.

По истечении третьего дня Нина почувствовала беспокойство. Оно было похоже на жесткие лапки маленького жучка, который забрался под одежду, нет, под кожу или еще дальше вглубь – внутрь сердца, и то ползает по стенкам сердца изнутри, щекочет-царапает, то замирает, и не знаешь – он еще внутри или пропал. Разумеется, она ничего не сказала о жучке Шварцу: ей не нужна помощь. Беспокойство могло быть связано с новым пациентом, но могло быть связано и с чем-то другим: она могла беспокоиться о сестрах или о родителях. Однажды (давно, восемь лет назад, близняшек еще не было) машина, которая ждала ее и родителей у ресторана, взорвалась. Она не видела обгоревшего остова, их вывели через другую дверь, но она все запомнила, и беседы с милицией запомнила, поэтому иногда волновалась за близких. Вскоре она должна была узнать, как у них дела: приближался ее «отпуск» – так называли день, когда можно съездить в городок, ненадолго вернуться в интернет, прочитать сообщения и новости последних недель, которые большой мир успел узнать и забыть.

Вечером в их маленьком плюшево-синем кинотеатре показывали фильм. Здесь показывали только хорошие спокойные фильмы: каждый должен был быть одобрен персонально Шварцем.

Нина, с сухими от ветра губами, до полного безмыслия утомленная дневным лазаньем по нагретым солнцем скалам, полулежала в кресле, в сумерках зала, и через трубочку по капельке вытягивала из стакана безалкогольный мохито, пока остальные зрители, перешептываясь, входили и занимали места. Но в одну секунду расслабленное состояние сменилось острым напряжением – икроножную мышцу свела судорога. Стало очень больно, перехватило дыхание, она испугалась, что сейчас начнется приступ. Осторожно попыталась потянуть на себя пальцы ноги и дышать, как учит Рената. Боль в окаменевшей мышце усилилась, но напряжение медленно отпускало. Взяв стакан в левую руку, она наклонилась и, делая вид, будто поправляет джинсы, сжала мышцу пальцами. Только когда судорога отпустила, оставив болезненное эхо в ноге, Нина сообразила, в чем была причина внезапного напряжения: на нее смотрели. Смотрели внимательно. Она осторожно подняла взгляд на ощущаемый взгляд – и так же осторожно опустила глаза. Ухмыльнулась в свой мохито. На нее в упор смотрел Марко. За несколько секунд вспомнила фамилию – Счицевски. Ясно, почему. Он видит в ней ту, другую, Нину. Они похожи как две капли воды. Так думала. Жучок беспокойства будто выполз на губы, и теперь его лапки стали приятными. Чувствовала, как к щекам приливает кровь, знала, что краснеет. Сплюнула жучка в мохито и утопила в стакане.

Фильм показывали японский, о приморском санатории, где отдыхали души после смерти, так что Нина подумала: может, и мы здесь уже окончательно отдыхаем – кто ее знает, эту обугленную машину. Впрочем, мысль была для забавы; при всем удовольствии отдыха она никогда не забывала о своем будущем, о своих планах: об образовании и о последующей работе, о семье (хотела лет через десять родить ребенка, и ребенка представляла себе хорошо, а что касается мужа, здесь сложнее: ни одного из своих бывших не могла представить живущим с ней под одной крышей – не говоря о героях мимолетных отношений).

С этого вечера Нина начала ощущать присутствие Марко. Иногда она ловила на себе его взгляды, хотя и не такие настойчивые, как в кинотеатре. Иногда ловила себя на том, что смотрит на него. Иногда, по случайности, взгляды их сталкивались, и, хотя они тут же прятали глаза, нельзя было делать вид, что ничего не было. Это напоминало начало любовной истории, но было чем-то другим. Глядя, как хромает к своему месту за дубовым столом знаменитый писатель, и морщась от одеколона, Нина думала о другой Нине. В библиотеке невозможно было узнать о ней больше.

Если Марко не спускался к ужину, о нем сплетничали.