Необыкновенные москвичи. Красная ракета. Ночь полководца

— Ох, она его шлепнет! — закричала девушка.

Уланов кинулся было к Маше, потом повернул, уцепился за рукав Рябышева и потащил солдата к выходу.

— Оставь, — услышал он еще раз за спиной странный голос Рыжовой.

Во дворе у ворот Рябышев остановился, оглянувшись, убежденно проговорил:

— Убила бы... Ей-богу, убила бы...

Падал мокрый снег, большие хлопья густо сыпались на темном фоне каменного фасада школы. Небо, земля, дома, люди, лошади, скучившиеся у крыльца, казались обесцвеченными, как на огромной серой фотографии.

— Еще как убила бы! — радостно сказал Николай. До последнего часа его все еще беспокоила мысль о том, что донесение Горбунова, порученное ему, опоздало... И он испытывал огромное облегчение оттого, что действительно оказался неповинным в ранении комбата и в неудаче атаки.

«Значит, не я, а он!» — думал Николай, с безжалостным любопытством рассматривая Рябышева.

— Ну, а теперь давай на оборону! Давай, давай! — поторопил он товарища.

Обоз, с которым тот прибыл, уходил обратно лишь через несколько часов, и Уланов пошел отыскивать другую возможность уехать. Найти ее было нетрудно: из деревни то и дело отправлялись к переднему краю порожние повозки. Николай вытащил из плетня палку и, опираясь на нее, шагал, не разбирая дороги, шлепая по лужам.

«Какая я скотина, какая скотина!» — мысленно бранился он, нисколько не сокрушаясь, однако, по этому поводу и, напротив, — чувствуя удовольствие. Он снова, таким образом, обретал веру в людей, с которыми к своей невыгоде себя сравнивал... Уланов собирался уехать вместе с Рябышевым — это разумелось теперь как бы само собой. И, представляя себе бойцов своей роты, одиноко сражавшихся на полузатопленном клочке земли, он искренне спешил. Ибо не желание удивить других своим поступком, а потребность стоять вровень с другими толкала теперь его.

«С палочкой как-нибудь доберусь, — говорил себе Николай, — а стреляют все равно лежа...»

Через полчаса Уланов и Рябышев сидели в телеге на слежавшейся мокрой соломе. Ездовой за пачку махорки согласился подвезти обоих.

— Понимаешь теперь, Ваня, — говорил Николай, — в чем твоя ошибка?

— Ага, — отвечал тот послушно. Снег медленно опускался между их лицами, мешая видеть друг друга.

— Это совершенно неважно — твои переживания, твои огорчения, когда родина в смертельной опасности... — Николай убеждал товарища в том именно, что сейчас лишь с повелительной ясностью открылось ему самому. — Ты на других посмотри...

— Разве я не вижу? — удрученно согласился Рябышев.

— Это ведь Отечественная война, — продолжал Николай, адресуя собеседнику то, что так волновало сейчас его собственную устыдившуюся душу. — Понимаешь, Ваня?

— Ну да, — подтвердил Рябышев.

Из ряби летящих хлопьев возникли двое верховых. Они мчались галопом, нагоняя телегу; первый, на рыжеватом коне, сидел в седле прямо, отвернув немного лицо от бьющего навстречу снега. Второй низко пригибался к луке. Всадники быстро пронеслись мимо; темный плащ офицера, скакавшего первым, почти горизонтально распластался в воздухе.

— Богданов, — сказал возница и придержал коня, глядя вслед полковнику. — По посадке видать...

Состояние, в котором находился командующий, отличалось прежде всего полной сосредоточенностью. Рябинин не замечал теперь ничего, что не имело касательства к главному предмету его деятельности. Комната, в которой он лежал, телефоны, попискивавшие возле койки, люди, появлявшиеся и исчезавшие по получении приказа, отпечатывались в его сознании лишь в пределах их деловой необходимости. А собственная рана, обрекшая генерала на неподвижность, была где-то в одном ряду с другими условиями боевой обстановки, в которых надо было сражаться.

Сосредоточенность Рябинина являлась, по существу, высшим выражением его энергии, возраставшей в трудных обстоятельствах, подобно тому как пар под давлением увеличивается в силе. Наружно генерал казался очень спокойным, но это было не так, потому что абсолютная поглощенность чем-либо только внешне похожа на покой. Впрочем, он и не волновался в обычном смысле, — ибо люди нервничают только в тех случаях, когда сомневаются в правильности своего поведения. Как бы тяжела ни была ситуация сама по себе, их тревога в большей степени проистекает из неуверенности либо из предположения допущенной ранее ошибки. Вот почему в опасных положениях люди так часто раскаиваются... Но Рябинин не колебался, действуя каждую минуту так, как подсказывало отчетливое, обострившееся понимание происходившего.