Необыкновенные приключения Емельяна Чалого

Емелька забросил удочку в третий раз. На этот раз маленький окунёк сорвался с крючка в траву. Емелька выбросил окунька в воду.

— Поплавай ещё, а я покрупнее словлю.

Скоро вокруг поплавка в ознобе задрожала вода. Пора было засекать. Емелька дёрнул удилище вверх. Леска, свистнув, натянулась, но улов ближе не подвинулся. «Опять зацепилось что-нибудь непотребное?» Емелька медленно подтягивал добычу. Из воды показался обруч мережи. «Какое-то заколдованное место, на крючок всякая ерунда виснет».

Приподняв мережу, чтобы отцепить крючок, Емелька от неожиданности уронил её. Барахтающая внутри рыба забрызгала ему глаза и грудь.

— Ура! Есть рыба! С ведро будет! Ай да золотая рыбка. Сначала почудила, потом наградила! — закричал Емелька и вдруг застыл с открытым ртом.

Из воды, метрах в пятнадцати от берега, показалась голова с тремя глазами во все лицо. Он сжал веки и покрутил головой. Но когда открыл их, три глаза по-прежнему смотрели на него. Бросив мережу, Емелька рванулся бежать и едва не сбил Витьку.

— Ты куда? — удивился тот. Емелька оглянулся. Голова исчезла.

— Вить, ты ничего не заметил в воде?

— Нет, кроме какой-то головешки. А с неё клок водорослей свисает.

Емелька подумал: «Может, и правда, головешка?» Поглядывая на залив, он вернулся за мережой, выволок её на берег, развязал на сетке узел и вытряхнул улов. Солнце уже совсем растаяло в заливе. Ветер лениво встряхивал кусты, разыскивал что-то в траве, расчёсывал воду. Одинокая лягушка квакнула тоскливо и прислушалась. Выждав немного, ей радостно и поочерёдно с разных сторон ответили ещё три квакушки.

Сухих веток набралось немного. Дрова чадили, но не загорались. Витя подбросил в костёр сухой травы, Огонь вывернулся наверх и весело затрещал. Емелька высыпал очищенную рыбу в закипавшую воду. Котелок задрожал, взлетели горячие брызги. Отскочив назад, Емелька споткнулся о нераскатанный брезент и упал на спину. И тут он увидел, что прямо на них снижается оливтянка, опоясанная тускло мерцающими шарами. Емелька вскочил и попятился назад.

— Витька, ты видел сейчас оливтянку на шарах?

Витька испуганно посмотрел вверх и сердито проворчал:

— Сам ты на шарах. Хватит выдумывать на ночь глядя.

«Тем лучше, что не видел, — подумал Емелька. — А у меня бред. В лёгкой форме. Чем ещё объяснишь? Мне постоянно что-то мерещится, а Витька ничего этого не видит».

— Вить, как ты себя чувствуешь?

— Нормально, а что?

— Трясёт меня что-то… И огонь рядом, а трясёт… Вирусы проклятые! Взялись-таки за меня! Вовремя мы умотали из города.

— Емель, а может быть, у тебя не вирусы? Может, озяб просто?

— Вирусы оливтянские! Простуда так быстро не схватывает… А знаешь, у костра мне лучше. Уха, пожалуй, уже созрела. Начинай хлебать, а я пока кое-что нарисую… За ночь всякое может случиться.

Емелька отрезал кусок брезента, натянул его между двух палок, воткнутых в землю. Долго рылся в костре, выбирая угли. Полил их водой в принялся рисовать на брезенте череп со скрещенными костями. Ниже крупными буквами написал:

«К нам не прикасаться. Заразные. Сжечь на огне. Мы погибли от космического вируса. За справками обращаться к астроному Коркину.

Виктор Обедин. Емельян Чалый».

В самом низу мелким почерком написал домашние адреса. От вида грозной эмблемы Емельку снова заколотила дрожь. Тем временем Витька поставил котелок в воду, чтобы остудить уху. От аппетитного аромата он давился слюной, но терпеливо поглядывал на друга, ожидая, когда тот закончит надпись. Остывшую уху Витька налил в кружку и банку из-под майонеза. Варево проглотили взахлёб. Закончив ужин, ребята молча принялись готовить постель. Нарезали тонких веток, разложили их, присыпали травой и накрыли зелёный матрац брезентом. Емелька лёг первый. Укрылся концом брезента. Тело чесалось и горело, ноги набухли, ступни саднило. Невероятно хотелось уснуть, но засыпать он боялся: «А вдруг уже никогда не проснусь?»

А сон одолевал. Будто нарочно кто-то усыплял, приказывая: «Спать, спать, спать…» Будто бы над ним стояла оливтянка с расширенными немигающими глазами и шептала: «Спать, спать, спать…» Емелька проснулся от холода. Замер, прислушиваясь к себе. Тело беспокоил только зуд, никакой другой боли не было.

Рядом во сне спокойно посапывал Витя. Емелька обрадовался, что оба они живы, и открыл глаза.

Неожиданно в двух-трех метрах от себя мальчишка увидел прямоугольную дымовую трубу. Он приподнялся на локте, потёр глаза, осмотрелся. «Кажется, я на крыше дома, в котором живу», — удивился Емелька, трогая рукой лоб. Голова была прохладной от утренней свежести. Мальчишка посмотрел вниз.

Город уже просыпался. По улицам ходили одинокие прохожие. Вдалеке, возле стройплощадки, где работал отец Емельки, из железобетонных плит кто-то построил большой детский городок. Там были домики с плоской крышей, домики, похожие на двускатную палатку, домики высокие и низкие, длинные и короткие, многоэтажные и одноэтажные. При входе в городок из брусковых перемычек были выложены слова:

«Емелька и Витя! Не бойтесь меня.

Марфа».

— Вить, Вить! Проснись! — толкал Емелька своего друга.