Андрей спустился по лестнице вторым. Старшая из спасительниц с любопытством рассматривала «крестника». — Ну, братец, и нагнал же ты нам страху! — были её первые слова. — Жить тебе после такой переделки сто лет. Доча, принеси-ка йод, нужно обработать парню ухо, а то отгниёт — кто за него и замуж пойдёт. И прихвати рудикову рубашку, она в сундучке снизу. Пойдём под навес, Андрюша. Тебя ведь так звать?
— Вобще — Андрей. А вас?
— Зови пока что Ольгой Готлобовной, — улыбнулась та.
— А почему «пока»?
— Будешь моим зятем — глядишь, как-то по-другому станешь звать. — Заметив его смущение, поправилась: — Я, конечно, пошутила, извини.
— Ольга Готлобовна, а почему фрицы драпанули? — оправившись от смущения, спросил он.
— Они, детка, не драпанули… Это был всего лишь передовой отряд.
— А когда нагрянут остальные?
— А может завтра, а может, аж послезавтра, — дала она понять, что он явно злоупотребляет буквой «а». — Я как-то забыла спросить, а они доложить мне об этом не додумались. Для тебя это важно?
— Подольше б их, гадов, не было!
Вышла Марта, неся клетчатую рубашку, пузырёк с йодом и клочок ваты.
— Ну-ка, покажи своё ухо, черномазый… Крепко он тебя оттрепал. Но ничего, до свадьбы заживёт!
— Будем надеяться, что намного раньше, — заметила дочь и перевела разговор на другое: — Мама, как тебе показались непрошенные гости — не страшно было?
— Как показались? — спокойно переспросила она, занявшись Андреем. — На мой взгляд, они излишне грубоваты, даже циничны, нагловаты, самоуверенны… Да это и понятно: не с визитом вежливости пожаловали. — Она вздохнула. — А что до страха, то разве что из-за вас, и то поначалу.
— Этот ихний старшой — он про меня спрашивал?
— Интересовался…. Ты ему палец, что ли, повредил; грозился пристрелить. Но я сказала, что вы убежали в подсолнухи, где вас разве что с собаками разыщешь.
— Я, конешно, придал вам хлопот… Извините. Не думал, что так обернется.
— Он, мама, нашего петушка от явной смерти спас, — похвалилась Марта.
— Да? Каким же образом?
— Этот чёрт хотел и его подстрелить, а Андрей запустил в него из рогатки — в петуха, конечно, — тот и убежал. Этим, кстати, себя и обнаружил — Скорее, некстати. Поступок, конечно, благородный, но не стоило так рисковать из-за птицы, — не одобрила и она.
— Мама, можно, мы сейчас же и отправимся к Александру Сергеевичу? А то он там волнуется! И голодный.
— Сперва покормлю вас — и бегите. Сними-ка свою окровавленную, надень рудикову, — предложила Андрею.
— Мне нужно домой наведаться, — сказал он, сняв рубашку. — Мама, небось, переживает за меня, а у неё больное сердце. Там и подкреплюсь, Солнце близилось к полудню, набирала силу жара. Череду пастухи — ими сегодня были женщины — обеспокоенные случившимся, тронули с пастбища раньше обычного, и она уже шла по хутору. Впереди всех трусцой бежала корова по кличке Свинья (прозванная так ребятами за исключительно «ехидный характер») она спешила укрыться — от мух и оводов в прохладном хлеву. Ей, однако, пришлось перейти на шаг почти у родного подворья: в идущем спереди мальчугане узнала одного из тех, кто частенько «угощал» по рогам. Это был Борис.
— Привет, Шенкобрысь, ты откуда чешешь? — остановил его Андрей.
— От Веры-Мегеры, а ты? — обменялись рукопожатием.
— Мать мою, случаем, не видел? — Он подумал, что если дома всё в порядке, то попросит приятеля вернуться и сообщить ей, мол, «с ним всё благополучно». А сам вернётся, давно ведь должны быть на островке.
— Токо сичас видел. Правда, издаля, — сообщил Борис. — А ты разве еще дома не был?
— Ты, как всегда, догадлив…
— И ничего не знаешь? — удивился тот.
— А что я должен, по-твоему, знать?
— Так ведь соседку ж твою эти гады убили!..
— Какую соседку, ты чё буровишь!..
— Да тёть Шуру Сломову! Своими глазами видел…
— Как, за что?
— За Варьку заступалась. Ну, и…
— За Варьку? Говори толком, что ты цедишь по слову! — волнуясь, потребовал сосед Сломовых.
— Да язык не поворачивается говорить такое… Придёшь — сам узнаешь. А я спешу — не знаю ещё, как там мои.
— Я проходил мимо, видел и мать, и Степашку: живы и здоровы. Давай расскажи, раз видел собственными глазами, — настоял Андрей.