Необыкновенные собеседники

к нам в своих синих халатах с бутылками молока в руках. Здесь же в типографии придумывалось, решалось, что написать для «Вечерней Москвы», и когда номер был сверстан и подписан в печать, веселой гурьбой отправлялись в редакцию «Огонька» — в Благовещенский переулок.

Примерно с полудня наступало «огоньковское» время.

Правда, к работе приступали не сразу. Тучный, круглолицый Ефим Зозуля в жаркие дни снимал пиджак, расстилал на полу редакции три или четыре листа газеты и, положив обе руки под голову, укладывался на отдых.

Нравы были простые, и посетителей не смущало необычное зрелище — один из редакторов, возлежащий на полу и обсуждающий со своими сотрудниками номер журнала!

Само собой было раз навсегда предположено, что каждый в редакции должен уметь все. Кольцов подавал пример. Если требовалось срочно написать хроникерскую заметку в несколько строк либо взять, что называется, «на лету» интервью, дать заголовок, придумать подпись под фотографией, он, главный редактор, уже известный фельетонист «Правды», присаживался к столу и спасал положение. Но то же должен был уметь и любой постоянный сотрудник. Литературный сотрудник — очеркист, фельетонист, беллетрист,— если надо было прийти на помощь своей газете или своему журналу, не считал для себя зазорным написать хроникерскую заметку, придумать подпись под фотографией, взять интервью.

Даже хорошенькая машинистка «Огонька» Евгения Николаева писала стихи. Нет, не только писала, но и печатала их в таком солидном журнале, как лежневская «Россия».

Одно ее стихотворение, напечатанное в «России», обратило на нее внимание Маяковского. Она ужасно смутилась, когда однажды в редакции Маяковский прочитал несколько строк из этого стихотворения:

Эй вы, святые с венчиками,

Парадный иконостас!

Есть только мужчины и женщины С глазу на глаз!

Евгения Константиновна была непременным членом нашей компании. Я говорю о компании постоянных сотрудников «Огонька» и «Вечерки». Мы начинали свой день встречей в типографии на Петровке, потом шли в «Огонек» и днем отправлялись обедать все вместе — во главе с Кольцовым. Кажется, только Ефим Зозуля ходил обедать домой, жил он неподалеку от редакции — на Тверской.

Москва в те годы была полна частных кухмистерских и столовых. Вывески «Домашние обеды» можно было встретить на каждом шагу, по крайней мере, в центре Москвы. Обеды давались в бывших барских квартирах, кое-где отменно изысканные за роскошно сервированными столами. Мы обыкновенно обедали в «средних» домах, где за большим круглым столом прислуживала сама хозяйка и ее молодые дочери, а готовила с дореволюционных лет сохранившая свое мастерство искусная кулинарка. Славились домашние обеды у Адельгеймов на Большой Дмитровке, ныне улице Пушкина. Братья Рафаил и Роберт Аделыеймы, знаменитые трагические артисты, вписавшие свои имена в историю русского драматического театра, сойдя со сцены в начале двадцатых годов, обрели в Москве новую славу хозяев лучших в Москве «домашних обедов». Однако обеды у Адельгеймов были для нас слишком дороги. Кольцов говорил, что Адельгеймы дерут не столько за кушанья, сколько за богатую сервировку. У Адельгеймов обедали на дорогом фарфоре, а столовое серебро было мечено монограммами знаменитых братьев.

Но и вечером в послерабочее время, бывало, огоньковцы не расставались. То Левидов приглашал к себе на чтение пьесы, то встречались в ныне несуществующем летнем кафе на Гоголевском бульваре, то забегали к Кольцову домой, по редакционным делам либо перехватить у него, как у самого имущего среди всех, толику денег... Одно время у Кольцова брали новые книги. Ни у кого из нас еще не было собственной библиотеки. А у Кольцова благоустроенная квартира и в домашнем кабинете открытые стеллажи с книжными новинками. Сначала он охотно давал книги товарищам. Но со временем начал поварчивать: русский интеллигент считает стыдным не вернуть деньги, взятые в долг, а не вернуть взятые книги считает чуть ли не доблестью...

Кончилось тем, что, придя как-то домой к Кольцову, мы увидели на полке с книгами тщательную надпись тушью на кусочке картона:

«Книг не трогать и не просить».

Надпись не помогла. Книги у Кольцова продолжали брать... всякий раз на несколько дней. Он тяжело вздыхал:

— Отвратительная интеллигентская привычка — не могу отказать, когда просят книгу.

И давал:

Нате. Отвратительная интеллигентская привычка не возвращать книги. Правду скажите, ведь не вернете?

Взявший книгу в приливе чистосердечия иногда признавался:

— Ей-богу, не знаю, Михаил Ефимович.

А некоторые бывали и того откровеннее:

— Не верну.

— Интеллигенты! — ворчал Кольцов, но книгу давал.

На пути из типографии в редакцию «Огонька» — с Петровки в Благовещенский переулок — на ходу вспыхивали литературные споры. Особенно часто говорили тогда об искусстве фельетона. С появлением каждого нового фельетона Кольцова в «Правде» интерес к этому жанру, естественно, повышался.

Кольцов говорил: