Необыкновенные собеседники

После банкета (в духе того времени совершенно безалка-гольного) и после неизбежного фотографирования за банкетным столом группами разбрелись по хорошо освещенным гостиным Дома печати. Маяковский оказался в центре одной из групп. Рядом с ним на диване, обитом дореволюционно-роскошным шелком, сидел Михаил Кольцов, а напротив в сдвинутых креслах — поэтесса Евгения Николаева, с трубкой в зубах тучный репортер К. Г. Григорьев, прозванный «Капитаном Чугунной Ногой», Михаил Левидов,я и «журналист» Янов-Геронский. Об этом Янове-Геронском уже и тогда рассказывали немало скандальных историй. Фигура его привлекла внимание и Михаила Булгакова, и в одном из своих рассказов Булгаков зло изобразил Геройского — «человека, всегда смотрящего вбок». А много позднее (уже в шестидесятые годы!) газета «Известия» поместила статью о Геройском (даже с его портретом) как об авантюристе, торгующем антисоветскими сплетнями и слухами: он обменивал их на подержанное тряпье у некоторых иностранных корреспондентов, падких до материала такого рода. Но в двадцатые годы до полного разоблачения Янова-Геронско-го было еще далеко, относились к нему иронически, но его терпели.

В годы, когда большинство из нас все еще щеголяли в обмотках и не могли заработать на приличный костюм, Геройский выделялся своим «нэпманским» видом: дорогими заграничными галстуками, опереточно-шикарным костюмом, тросточкой с драгоценным набалдашником из слоновой кости, бог весть где добытыми шляпами «борзалино».

Года за три до работы в редакции «Огонька» он ездил в агитпоезде Михаила Кольцова и, как вспоминал Кольцов, не раз ставил спутников по агитпоезду в трудное положение своими нарядами, такими же эксцентричными, как и его поведение...

Писания его были примечательны только тем, что писал он печатными буквами, да и то главным образом подписи к фотографиям из заграничных иллюстрированных журналов. Он не был, однако, неучем, знал языки.

В редакциях той поры царил дух невероятной терпимости. Увидеть попугайчатую фигуру Геройского, так же как и услышать его картавый голос, можно было в редакциях всех иллюстрированных журналов, терпел его и Кольцов.

Вот этого человека Маяковский и «взял в работу». Выбранный Яновым псевдоним — Геройский — звучал комически пышно и претенциозно. Маяковский знал настоящую фамилию «вбок смотрящего человека».

— Зачем вы выбрали такой псевдоним, Янов? Чтоб не позорить фамилию вашего отца? Это вы правильно сделали. Вполне подходит к вашему виду. С таким галстуком, в таком костюме, с такой тросточкой вам только и называться — Геронский!

Жалостливая Николаева улыбнулась:

— Зачем вы обижаете бедного Геройского, Владимир Владимирович?

— Во-первых, не я его, а он сам себя обидел. А во-вторых, ему нравится, когда о нем говорят. Ведь вам нравится, Янов, то, что я о вас говорю?

Скосив глаза на сторону, Янов-Геронский даже порозовел:

— Слушать Маяковского мне всегда нравится.— Он произносил: «н’авится».

Он и впрямь был очень доволен. Пусть смеются над ним, лишь бы быть ему в центре внимания!

Мы все расхохотались. Все, кроме самого Маяковского. Он вдруг стал очень серьезен. Пожалуй, ответ Янова-Геронского не только не позабавил его, но огорчил.

Маяковский спросил Николаеву на полном серьезе:

— Вы позволите мне уничтожить его сейчас же? Не беспокойтесь — словами!

— Не надо, Владимир Владимирович.

— Жалеете? Янов, скажите спасибо даме! По ходатайству дамы щажу вас.

Янов-Геронский идиотически улыбался.

VI

Как-то я пришел в Дом печати с журналисткой Кальмой, позднее ставшей детской писательницей. Это было вскоре после международного шахматного турнира в Москве с участием гигантов шахматной мысли — Капабланки и Ласкера. Все тогда только и говорили о шахматах. Я только что напечатал свой первый и последний «шахматный» фельетон. Я писал: «Мы за Ласкера против Капабланки, и мы за Капабланку против Ласкера! Мы за шахматы!» Самое забавное, что автор фельетона в шахматы никогда не играл.

Шахматная атмосфера царила в те дни и в Доме печати. Матч был окончен, Ласкер и Капабланка уехали, но по всем углам в гостиных Дома печати за столиками сражались шахматисты-любители.

Мы с Кальмой с трудом нашли свободные кресла в единственной свободной от шахмат гостиной. Неожиданно к нам подошел Маяковский. Сидевший рядом с Кальмой молодой журналист, узнав Маяковского, вскочил и предложил ему место.

— Слава богу,— сказал Маяковский, опускаясь в кресло,— хоть здесь в шахматы не играют. Знаете что,—предложил он вдруг,— пойдемте шляться по улицам.

Кальма отказалась. Ей не хотелось уходить из Дома печати.

Маяковский хмыкнул:

— Девочка, шахматами небось увлекаетесь?

Будущую писательницу Кальму в те годы все добрые знакомые ее называли девочкой: ей тогда не было двадцати.

Нет, она вовсе не увлекалась шахматами.

Я спросил Маяковского:

— А вы увлекаетесь?

— Не увлекаюсь и не играю.

— И не играете? — Мне почему-то показалось невероятным, что Маяковский в шахматы не играет.

Видя мое недоумение, он объяснил: