По образованию он фармацевт. В недавнем прошлом — дипломатический курьер, возивший диппочту между Москвой п Тегераном и потому считавший себя знатоком Ирана. По душевным своим влечениям Калменс — обожатель литературного общества и разговоров о литературе. И наконец — переводчик, переводивший пьесы с немецкого. После того как одна из них — «Пламя» — пошла на сцене театра Корша, он начинал всякую фразу со слов: «Мы, драматурги...»
Многим Калменс казался грозным, несговорчивым и скупым. На деле был добр, общителен, болтлив, неглуп, но способен был возненавидеть каждого, кто вздумал бы напомнить ему о т
ом, что в прошлом он фармацевт. Калменс был невообразимо горд новым своим назначением, хотел, чтобы его принимали за крупного общественного деятеля, и, хотя на судьбу принятых рукописей влияния не имел, с важностью пробегал глазами каждую рукопись, принятую Кричевской или рекомендованную мной для отправки в Берлин.Девушки, работавшие в редакции— машинистка, конторщица и кассирша,— боялись его. Писатели подшучивали над ним.
Ему ужасно не нравилось, что я являлся в редакцию в обмотках, в ботинках со сбитыми каблуками, в вельветовой рыжей * толстовке, а зимой в куртке мехом наружу. И так же не нравилось, когда я приводил в редакцию дурно одетых молодых начинающих литераторов. Дальше я еще расскажу, как разгневало Калменса появление в нашей редакции «каких-то бродяг» — Валентина Катаева и Юрия Олеши. Правда, Катаев очень скоро стал одним из наиболее любимых авторов «Накануне». Уже недели через три после первого знакомства с редакцией он стал одеваться хотя и не так изящно, как Слезкин и Лидин, но вполне прилично, и Калменс не только аккуратно выплачивал ему гонорар, но и беспрекословно давал авансы.
Однажды Семен Николаевич вошел в помещение редакции в новой шубе. Боже, какой он произвел фурор!
В те времена обзавестись новой шубой доступно было разве что только нэпманам-богачам. Я помню, как однажды беллетрист Ефим Зозуля пришел к нам в редакцию необыкновенно счастливый. Он просил поздравить его с редкой писательской удачей: наконец-то собрал деньги и на сухаревской барахолке купил своей жене вполне приличную, по его словам, шубу — «совсем, совсем еще мало ношенную». Зозуля назвал цену, разумеется, в миллионах рублей. Его обступили, и он должен был подробно описать, как выглядит «новая» женина шуба.
Зозуля оптимистически заключил:
— На три года жене этой шубы хватит. А через три года будет совсем другая жизнь. Писатели смогут заказывать своим женам новые шубы у каких-нибудь там, я не знаю, модных портных!
У окруживших его молодых литераторов дух захватило от таких предсказаний. Впрочем, Зозуля всегда отличался безудержным оптимизмом.
Шуба Семена Николаевича ^Калменса также была куплена на одной из бесчисленных барахолок Москвы. Это была умопомрачительная мало поношенная старомодная шуба на дорогом меху. Все поздравляли Калменса, щупали черный с искоркой «верх», почтительно поглаживали пальцами мех. Наш Кал-менс сиял. Он всерьез говорил, что вынужден был купить шубу ради поддержания чести редакции. Он никогда, даже в самые сильные морозы, не застегивал шубы — ходил нараспашку. Все должны были видеть, что его шуба на дорогом меху,— иной шубы и не может быть у заведующего конторой московской редакции берлинской газеты «Накануне»!
Газета была поставлена на широкую ногу. Небольшого формата, в каком обычно выходили газеты в Германии, «Накануне» издавала три приложения в неделю, каждое не меньше чем на восемь полос: «Литературные» под редакцией А. Н. Толстого, «Экономическое» под редакцией проф. Г. Г. Швиттау и иллюстрированное «Кинообозрение» под редакцией О. С. Мельника.
Самолеты «Дерулюфт» ежедневно доставляли в Москву газету «Накануне» и ее приложения. В уличных киосках Москвы газета раскупалась почти мгновенно.
Не помню, сколько стоил номер газеты в Москве. Наверняка цена часто менялась в зависимости от курса. Но на одном из сохранившихся у меня номеров «Накануне» — от 4 сентября 1923 года — обозначена берлинская цена этого номера: 150 000 марок! Едва ли это было много дороже коробки спичек!
II
Состав сотрудников «Накануне» пестр был неправдоподобно — от пролетарского писателя Александра Неверова, автора повести «Ташкент — город хлебный», до Николая Русова, друга Розанова и Бердяева, мистика, славянофила, последователя философии Владимира Соловьева. В те времена было принято в объявлениях печатать список постоянных сотрудников. Передо мной — выпущенный в Берлине на первых порах издания «Накануне» рекламный плакат этой газеты со списком ее постоянных сотрудников — москвичей и берлинцев. Вот как выглядел этот список в начальные дни издания:
Проф. Адлер, Н. Ашешов, А. Бобрищев-Пушкин, К. Боженко, С. Борисов, Михаил Булгаков, И. Василевский (НеБуква), А. Ветлугин, А. Вольский, Виктор Юз, Зинаида Венгерова, Я. Власов, Э. Голлербах, Э. Герман (Эмиль Кроткий), Мих. Григорьев, А. Дикий, Сергей Есенин, Всеволод Иванов, Вал. Катаев, А. Кусиков, Ф. Кудрявцев, Л. Кириллов, Руд. Кайзер, Евг. Лундборг, Лк. Лившиц, В. Лидин, Мих. Левидов,