Необыкновенные собеседники

«Оттого их сменовеховство — сладкое, как сахарин. Наше горькое, как полынь. Они — переливчатые, звончатые, многогранные, многоцветные, как радуга, гибкие, как юный тростник... И не к чему колоть нам глаза, выговаривать каждую минуту — вы, мол, такие и сякие, граждане второго сорта, не старшие, а младшие...»

«С берлинской «сменовехой» мы, русские, в одном совпадаем, в другом, тем более, расходимся».

«В оценке Европы совершенно совпадаем. Европа потеряла мировую гегемонию, стоит перед новой войной, а потом раньше или позже перед социальной революцией».

«Долой интервенцию Антанты!» — подписываюсь обеими руками.

«Советская ориентация!» — конечно, какая же иная! Мы давно перестали заблуждаться...

«Красная Армия — защита и украшение России». Так.

Всё приемлю, подо всем подписываюсь.

Но дальше начинается томный вздыхающий минор... Отречемся... не от старого мира,— отречемся от притязаний на власть! Что за .чертовщина? Кто притязает на власть?..

Мы не можем принять вашу странную берлинскую доктрину. Она забегает то справа, то слева. Чего тут только нет. Социализм и либерализм, метафизика и лирика. Право — и сила вещей. А острые углы сглажены, простите, сервилизм.

Просоветская проповедь. Не будьте просоветскими, будьте просто советскими или будьте просто самими собой. Хотя вы и юристы, не разыгрывайте адвокатов. Ведь это не судебный процесс. Никто не нападает, а потому не защищайте. Власти советской служите. Мы тоже ей служим, как умеем, за страх и за совесть. Но одно дело служить, другое прислуживаться...»

Ключников и Потехин обращались к русской интеллигенции, давно решившей для себя «проклятый вопрос», с теми же словами, с которыми они обращались к России № 2, к эмигрантам. Но то, что могло «прозвучать» в эмиграции, не звучало здесь, на советской земле, в среде русской интеллигенции.

Даже на страницах «Накануне» бросалась в глаза разница между писаниями берлинских сотрудников и сотрудников, живших и работавших в Советской России,— москвичей, петроградцев.

Мы чувствовали себя на страницах их газеты свободнее, чем они.

Берлинским «накануневцам» не в редкость было «переусердствовать». Как тут не вспомнить упрек Тана-Богораза в их «переливчатости».

Одним из виднейших берлинских сотрудников «Накануне» был знаменитый до революции журналист Илья Маркович Василевский (He-Буква). Я еще мальчиком был, когда имя Василевского (He-Буквы) гремело по всей России. Не существовало сколько-нибудь начитанного гимназиста в России, не знавшего имени этого талантливого, бойкого и хлесткого журналиста.

Фельетоны И. Василевского (He-Буквы) в литературных приложениях к «Накануне» всегда привлекали внимание читателей. Они не отличались оригинальностью мысли или особенной глубиной, но были написаны с истинным блеском, всегда остроумны и, разумеется, читались легко.

В «Литературных приложениях» к одному из сентябрьских номеров «Накануне» в 1922 году появился очередной фельетон He-Буквы под названием «Молодняк» — об автобиографиях писательской группы «Серапионовых братьев» — Льва Лунца, Всеволода Иванова, М. Зощенко, Конст. Федина и других.

Сейчас эти автобиографии забыты. А тогда они наделали много шума. И. М. Василевский (He-Буква), должно быть, не читал в советских газетах статей об этих автобиографиях. Иначе он никогда не решился бы на страницах «Накануне» умиляться «оторванностью серапионов от какой бы то ни было политики, отсутствием интереса к ней»! Он не стал бы восторгаться «группой бесспорно талантливых людей и вдруг без готовых идеалов»! Он наверняка сочувствовал высказываниям «Серапионовых братьев», но он никогда не решился бы накануне своего возвращения в СССР публично хвалить их за эти высказывания, если бы знал, как приняты они в Советской России.

Василевский (He-Буква) взялся во что бы то ни стало оправдать декларацию Серапионов об отсутствии у них «идеалов». Он считал своим долгом «накануневца» оправдывать все, что исходит из Советской России.

Василевский переусердствовал.

Одернул его петроградский писатель и также постоянный сотрудник «Накануне» Николай Никитин.

Василевский противопоставлял Серапионов — «живых людей» без готовых идеалов — интеллигентам с «готовыми идеалами». А Никитин возмутился подобным противопоставлением — и возмутился на страницах того же «Накануне». Он писал, лто и «Серапионы — ителлигенты. И что автобиографии их — не документы живых людей, а — литература! Просто увидели в автобиографии возможность нового литературного жанра, и все!».

«Актер играет даже в жизни, — писал Никитин,— (он искренен и правдив, но все-таки это игра). Так и писатель играет в каждой строчке. Тов. Василевский, не верьте этим человеческим документам (т. е. автобиографиям «Серапионовых братьев!»)».

Полемика между Василевским (He-Буквой) и Николаем Никитиным далеко не единственный случай полемики на страницах «Накануне» между берлинцем и московским или петроградским сотрудником.