Необыкновенный консилиум

Глава 48. Диагноз – ожог лица

Это произошло на Украине, в тылу врага. В одной захолустной больнице, в пяти километрах от железнодорожного полустанка, жил старый врач.

Как-то раз к нему постучались. Было раннее утро. Он оделся, вышел на крыльцо и видит: перед ним Стоит человек, а поодаль, в лопухах возле сарая, лежит ещё один, в окровавленной одежде.

Вдвоём они внесли раненого в перевязочную. Доктор велел снять с него сапоги, а сам, взяв ножницы, стал разрезать брюки, на которых бурыми пятнами выступила кровь. Он спросил: что случилось?

Незнакомец, тот, который принёс раненого, стал объяснять, что это его товарищ. Собирались на охоту, чистили ружья. Ну, и…

– Ну и что? – проворчал врач. – Ружьё выстрелило? Не валяйте дурака, – сказал он. – Я же вижу: это автоматная очередь.

Тот пожал плечами. Доктор сказал:

– Мойте руки. Будете помогать.

Он расстелил чистую пелёнку на маленьком столике, приготовил инструменты, шёлк. Помощнику велел достать из шкафа наркозную маску и склянку с эфиром.

В эту минуту отворилась дверь, и в комнату заглянула заспанная фельдшерица. Доктор замахал на неё руками. Дверь закрылась.

Пока он, засучив рукава, полоскал руки в аммиачном растворе, помощник, стараясь не выронить холодную оранжевую склянку, накапывал из неё пахучую жидкость.

– Лей, лей, не бойся, – говорил доктор.

Раненый захрипел; помощник изо всех сил удерживал его. Когда раненый успокоился, врач подошёл к операционному столу.

Где-то близко прогромыхала телега; в окнах сверкала заря. Врач вынул щипчиками кусочки раздробленной кости. Обстриг ножницами размозжённую мякоть, потом не спеша начал зашивать рану. Человек, помогавший ему, стоял возле него как на иголках. Покончив с одной ногой, доктор принялся за другую. Наконец обе голени были забинтованы и уложены в лубки. Раненый всё ещё спал. Помощник нетерпеливо переминался у изголовья: ему давно уже было пора уходить. Его могли увидеть. Но доктор достал из шкафа новую охапку бинтов. Это ещё зачем? Не говоря ни слова, старик начал бинтовать раненому голову. А на голове не было ни единой царапинки.

И вдруг помощник догадался. Догадался и бросился помогать. Вдвоём они быстро обмотали бинтами голову и лицо, так что остались лишь узкие щёлочки для глаз. И теперь никто не мог бы узнать в раненом того человека с простреленными ногами, которого рано утром принёс на себе его товарищ и положил на траву перед докторским крыльцом.

Помощник исчез. Доктор взял чистый бланк истории болезни и записал диагноз:

«Ожог лица и головы. Переломы голеней…»

Солнце стояло уже высоко; больной лежал под одеялом в больничной палате, похожий на страшную белую куклу, а из амбулатории слышался сдержанный говор, плач детей, кашель стариков. Доктора ждали пациенты. Он отправился на приём.

В кабинете сидела фельдшерица. Она сообщила новость.

Ночью на железной дороге произошло крушение. Из Германии шёл состав. Недалеко от полустанка, в том месте, где путь шёл под уклон, паровоз на всём ходу сошёл с рельсов. На него полезли платформы с танками, цистерны. Вспыхнуло пламя. Из задних уцелевших вагонов выскочили немецкие солдаты, беспорядочно стреляя из автоматов. Потом оказалось, что путь в этом месте был разрушен. Кто-то развинтил рельсы и раздвинул их ломом.

Рассказывая об этом, фельдшерица не сводила глаз с доктора. Доктор сидел за столом и протирал очки. Потом он сказал: «Приглашайте». Фельдшерица встала и открыла дверь. Вошла баба с ребёнком. Приём начался.

Так прошло несколько дней. О раненом никто не спрашивал. И всё было спокойно, как вдруг на четвёртый день в больницу пожаловал офицер из местного отделения гестапо. Доктор не знал, кто мог сообщить в полицию, но подозревал, что это сделала фельдшерица. Гость прошёлся по палатам, потом спросил: что это за человек лежит с забинтованной головой?

Врач закашлялся, снял очки и, наконец, ответил, что это раненый, которого привезли с железной дороги. Ехал на работу в Германию добровольцем. Тяжёлый ожог лица и, кроме того, раздроблены ноги. Доктор показал историю болезни.

– Вот как? – поднял бровь офицер. – Так, значит, поезд шёл в Германию? А мне говорили – из Германии.

– А это было в другом месте, – сказал врач. И он назвал станцию, находившуюся в двадцати километрах от больницы.

Немец посидел, побарабанил пальцами по столу, потом удалился. А доктор заперся у себя дома и начал писать. Несколько вечеров подряд он просидел перед керосиновой лампой, лист за листом исписывая историю болезни. Он описывал грозные симптомы, придумывал осложнения. Вычерчивал график температуры – температура поднималась всё выше и выше. Пульс становился всё хуже. Когда миновало семь дней, доктор написал:

«Больной скончался».

Назавтра его снова вызвали в больницу. В его кабинете соком к столу сидел гестаповец.

– Негодяй, – сказал офицер, не повышая голоса. – Ты солгал. Никакого крушения на станции не было.

– Но больной мог сказать мне неправду, – пробормотал доктор.

– Где он?

Доктор снял очки и, моргая, стал протирать стёкла полой халата.

– Больной умер, – сказал он.