Неочевидные способы сказать «люблю» (ЛП)

— Что это? — удивленно спрашивает Гермиона, когда однажды за завтраком в Большом зале обнаруживает рядом с чашкой кофе его четвертое признание — флакон с бледно-зеленым зельем. Превозмогая режущую боль в горле и пульсирующую в голове, она бросает удивленный взгляд на возвышающуюся над ней суровую фигуру.

Северус прожигает ее своим коронным взглядом в ответ, отчего рядом сидящие профессора тут же забывают о завтраке.

— Ты больна, — не скрывая раздражения, цедит от сквозь зубы. — Пей.

Более не в силах игнорировать происходящее, директриса МакГонагалл неодобрительно поджимает губы в ответ.

— Если профессору Грейнджер нужно зелье от боли в горле, — язвительно замечает она, — на то есть больничное крыло.

Как и остальные учителя, и, конечно же, все студенты, она даже представить себе не могла, что Гермиона проводит больше ночей в постели Мастера зелий, чем в своей собственной. А в те редкие ночи, когда она все же спит в своих комнатах у подножья Башни Рейвенкло, делит постель все с тем же ворчливым, крючконосым мужчиной. Директриса окидывает Гермиону многозначительным взглядом, призывая отказаться от зелья.

МакГонагалл вскидывает брови в удивлении, наблюдая за тем, как Гермиона откупоривает флакон, игнорируя ее призыв. Гермиона протяжно вздыхает, готовясь испытать привычное отвращение, и залпом опустошает сосуд, лишь бы только не чувствовать этот отвратительный вкус. Она не торопилась в больничное крыло по весьма прозаичной причине — вкус аниса и тухлых яиц, которые свойственны зелью от боли в горле, настолько ей отвратителен, что она согласна позабыть, каково это — говорить или даже глотать, не испытывая боли.

К ее удивлению, зелье не отдает ни семенами аниса, ни тухлыми яйцами. Вместо них она различает привкус розмарина и сосны — странное, но не неприятное сочетание. В то же мгновение боль в горле сходит на нет, а глотать становится совсем не больно. Вкус зелья все еще щиплет горло, а подступающие слезы уже щиплют глаза.

— Спасибо, Северус, — наконец произносит она и в порыве чувств сжимает его руку, покоящуюся на столе. Гермиона впервые пожаловалась на боли в горле еще три дня назад, и ей страшно даже представить, сколько часов он, должно быть, провел за приготовлением зелья, вкус которого был бы приятнее больничного. Он сжимает ее руку в ответ, а затем резко освобождает ладонь, бормоча что-то невразумительное в свою чашку кофе. Она снисходительно улыбается — это неважно, ведь вкус его любви все еще отдает розмарином на ее губах.

v.

Пятое по счету признание — это ночь в середине ноября. Первая годовщина того дня, когда Гермиона впервые осмелилась встать на носочки и поцеловать Северуса прямо в классе зельеварения. Северус готовит ужин в своих комнатах, и вечер продолжается за обыденной беседой, совершенно не сочетающейся с их жаркими взглядами, брошенными невзначай.

Когда с ужином покончено, он подает ей руку и ведет за собой в ванную, обставленную зажженными и теперь полурастаявшими свечами. Рассеянный свет отблескивает золотом в копне волос Гермионы и на пуговицах рубашки Северуса. Он поворачивает кран ванны взмахом палочки, затем откладывает ее в сторону, предпочитая освободить от одежды доверившуюся ему молодую женщину медленно и собственноручно. Как никогда прежде он рад невероятному множеству пуговиц на блузке Гермионы, ведь это позволяет ему делать паузу лишь за тем, чтобы запечатлеть очередной поцелуй на ее коже, с каждым разом все ниже.

Когда уже кажется, что вода вот-вот выплеснется через край, кран поворачивается сам собой. Поглощенная рассматриванием ее собственного отражения в зеркале, Гермиона совершенно не обращает на это внимания. Ее взгляд прикован к собственным порозовевшим, распахнутым губам и груди, вздымающейся от тяжелого дыхания. А еще к мужчине, стоящему перед ней на коленях. Пока он прижимается лбом к низу ее живота, удерживая ее своими сильными руками от падения, Гермиона мимо воли отмечает, как сильно черная копна его волос выделяется на фоне золотого сияния ее кожи в свете свечей.

Прежде чем Гермиона успевает прийти в себя и выровнять сбившееся дыхание, Северус сбрасывает с себя одежду и заходит в ванну. Он тянет ее за собой в воду и позволяет устроиться поудобнее у себя на груди, изо всех сил игнорируя свое возбуждение. Они разговаривают обо всем на свете, и хотя кажется, что беседа их длится всего несколько минут, все глубже и глубже утопающие в растаявшем воске свечи твердят о пролетевших часах. Свечи гаснут одна за другой, оставляя за собой длинные тени, тянущиеся вдоль тела Гермионы. Когда Северус, наконец, проникает в нее, остаются гореть лишь две свечи, даже в полумраке озаряющие знакомые черты лица и очертания губ, с которых снова и снова слетает его имя.