Неодинокий Попсуев

– Это кайф! – то и дело восклицала она. – Кеша гений. Только Консеру об этом ни-ни! Действительно, в наготе кайф. Особенно, когда тобой любуются. От одних только мужских глаз оргазм. Разве не так? Взгляд красавицы тоже может подвигнуть на многое! – Она окинула Попсуева таким восхищенным взглядом, что впору было тут же тащить ее в постель: – А что же вы до сих пор не удосужились посмотреть на меня?

– Да дела всё, – вздохнул Попсуев, слегка обескураженный такой откровенностью. Не каждый день услышишь подобное от дам, даже народных. И вообще от женщины Сергей не слышал еще этого слова, хотя, понятно, редко обходилось без него. – На прогоне посмотрю.

Он как-то наблюдал с балкона начало репетиции, оставившее его в некотором недоумении. На сцене кувыркался и истошно орал едва ли не весь молодежный состав труппы, парочка елозила на скамье, укрывшись плащ-палаткой, да вывалила на стойку буфета неувядаемые белые груди пятидесятипятилетняя заслуженная артистка Маргарита Качалина, сипло кричавшая: – Кому угодно пить? Пожалуйте сюда. – После того, как она, похлопывая себя по груди, добавила фишку постановщиков: – Напою молоком и сиропом! – Попсуев, не дождавшись появления Роксаны и Сирано, ушел в свой закуток и напоил себя пивом.

– А чего прогона ждать? Можно и сейчас. Готов?

– Всегда готов! – Попсуев вскинул руку, как пионер, и уселся на диван. – Ждать прогона вам не надо, / уверяют нас гонады!

– Грубовато, но верно! – воскликнула Изольда, повернула ключик в двери, разделась и продемонстрировала себя так, как может продемонстрировать только народная, многими не раз любимая актриса, в конце выдохнув с блаженной улыбкой Попсуеву на ушко: – Душка.

«А Костик старичок», – с грустью, но без сожаления констатировала она, сыто разглядывая Сергея, как вкусное, но пока только продегустированное блюдо.

Всё равно премьера Сирано

За несколько дней Попсуев вполне освоился в роли любовника актрисы. Ему нравилось пикироваться с ней по всяким пустякам, так как всякое слово, сказанное поперек, возбуждало Изольду.

– Как я понимаю Огюстину! – вздохнула Крутицкая, прихорашиваясь у зеркала.

– Кто такая? – Сергей листал альбом с фотографиями актрисы. – Огюстина кто?

– Огюстина Броан, французская актриса. Свой рабочий день начинала с молитвы Богородице: «О Мария, зачатая без греха, сделай так, чтобы я могла грешить без зачатия!»

– И как? – усмехнулся Попсуев. – Грешила?

– Грешила, – снова вздохнула прима. – Не смотри на меня так, бесстыдник! Довольно, пора на Голгофу идти!

– Раз Мария разрешила, / с одобренья и грешила… Когда премьера?

– Седьмого ноября.

– Что, другого дня не нашлось? – спросил Попсуев. – Порнушку в красный день календаря казать.

– День как день, – пожала плечами Изольда Викторовна. – Не ко мне вопрос. И какая порнушка? Эротика! Плесни-ка еще в бокал.

– Ну да. Искусству плевать на всё, что не искусство, – сказал Попсуев.

– Не хами.

– Я скот, ничтожество, я хам. / Со мною погрузимся в яму. / Вот только кто же вы, мадам, / отдавшись на диване хаму?

Изольда как кошка бросилась на Сергея, но тот увернулся от ногтей, подтолкнул ее в зад, так что она упала на диван, после чего поклонился и вышел.

– Сволочь! – проводила его восторженным восклицанием актриса. «Вот кого надо в директора!»

Изольда Викторовна была довольна: закрутить мужика, чтоб он был «всегда готов» и на иголки отвечал стихами, нужен талант. И не только его, а и ее. Прима была уверена, что с ее талантом (и, разумеется, красотой) в Современном театре «рулит» она, а не Костик с Ненашевым и всякие Кошмарики!

Но что бы ни думали о себе примы и режиссеры, судьба постановок не всегда решается в их кабинетах и будуарах, и даже не в отделах культуры. После того, как общественность узнала о том, что одиозная премьера назначена на 7 ноября, возник скандал. Пенсионеры, среди которых было немало заслуженных, уважаемых и влиятельных в недавнем прошлом людей подали жалобы на лицедеев во все доступные им инстанции и иск в суд, а также устроили перед зданием театра митинг, позабавивший СМИ. Не дожидаясь вердикта суда, отреагировали заоблачные выси. Оттуда прогремело: «С премьерой повременить! Выборы на носу! Ставьте альтернативную версию, без новаций! А через год делайте, что хотите».

Для постановки «альтернативного» «Сирано де Бержерака» из Латвии пригласили известного в театральных кругах режиссера Андриса Ненашевиньша. Для Кошмарика это стало шоком, но он ничего не мог поделать, так как пригласил латыша кто-то из недоступных ему международных сфер.

В театре поначалу поразились необыкновенному сходству Ненашевиньша с Ильей Борисовичем, но оказалось, что Андрис – младший брат директора, Ненашев Андрей Борисович. Отличить братьев можно было по перстенькам: у «латыша» была печатка на безымянном пальце левой руки, а у «сибиряка» на безымянном правой. Да, и Андрис, в отличие от бархатножурчащего брата, обладал удивительно звучным, басовитым голосом, за который его иногда называли «Рижским Товстоноговым».