Неофит в потоке сознания

Жена моя предавала меня так же просто и естественно, как маленькая девочка в присутствии взрослых садится на горшок, во-первых, потому что хочется, во-вторых, её так научили, а в-третьих, если сделаешь это не туда, от старших можно и ата-та получить — чего ж тут думать, на то он и горшок, чтобы на него усесться и сделать свои дела, а потом еще и закричать, мол, дело сделано и теперь наступила очередь взрослых подключиться к процессу; и мама берется за дело, без эмоций: дитя просит, надо помочь. Так поступали её подруги, мамы, бабушки, так поступала и моя жена. Мог ли я обижаться на эти почти узаконенные предательства? Имел ли право? Она не виновата, твердил я себе, так воспитала её мать, наше несовершенное окружение, моя чуть подросшая маленькая девочка — всего-то жертва психологического насилия, а мне необходимо подставить плечо, на которое она или обопрётся или нет.

В первые дни, месяцы, годы нашей совместной жизни мне настойчиво приходилось разрушать мнение жены о себе, как о гадком утёнке, по ошибке попавшем в лебединую стаю. Я любовался моей Верой, восхищаясь фрагментами её тела, лица и одежды, я любовался ею в целом, в полном комплекте её цветущей девичьей красоты — а она гляделась в зеркало, тысячный раз рассматривала себя и не понимала, чем тут восхищаться, даже иной раз обижалась, думая про себя, что я издеваюсь над ней, и хмурила брови. Моя эстетическая война с её предрассудками, с тем унизительным мнением, которое внушили ей красавица-мать и суровый отец, не отличавшийся комплиментарностью, особенно в отношении своих домашних женщин, моя многомесячная битва с окружением, осадой и внезапными атаками, за свою любовь и своё право любящего мужчины видеть в любимой идеал — всё это, ой не сразу, но все же дали положительный целебный результат.

Однажды в магазинчике женской одежды мы разыграли сцену из голливудской «Красотки», где Ричард Гир корчит физиономии — то уничтожающие, то удовлетворительные, — а Джулия Робертс меряет платья, одно за другим. Я утопал в кожаных перинах винтажного дивана, небрежно помахивая золотистой кредитной карточкой, Вера выбегала из-за штор кабинки и кружилась передо мной, всякий раз всё более румяная, со сверкающими глазами, а я «делал лицо». Наконец, она выпорхнула в синем невесомом платье — я даже вскочил из своей кожаной берлоги и восхищенно уронил челюсть на воротник рубашки. Вера смутилась, Вера засияла, а я замахал руками, пытаясь жестами выразить то, что не мог вымолвить ртом. Она подошла к зеркалу, всмотрелась в собственное отражение и впервые почувствовала себя тем, кем и была для меня с первой секунды нашей встречи — красавицей. Дома она надела платье и показалась в нем родителям.

Суровый отец молча заулыбался, показывая кулак с оттопыренным большим пальцем, а мать сверкнула глазами, а когда её взгляд долетел и до меня, из глубины зрачков прыснул странный коктейль из зависти, ревности и страха: дочь, её собственная дочь, «гадкий утенок», замухрышка, синий чулок — на семейном конкурсе красоты вспорхнула на верхнюю ступень пьедестала и подхватила из опущенных морщинистых маминых рук бриллиантовую корону королевы красоты. С той минуты моя жена стала красавицей не только в моих ослепленных влюбленностью глазах, но и — самое главное — в своих собственных. Её спина как-то естественно выпрямилась, подбородок приподнялся, и без того немаленькие глаза стали казаться просто огромными, в походке появилась упругость и глиссирующий полёт, а в жестах рук, а в выражении лица — та прохладная недоступность, которая так притягивает мужское внимание. Разумеется, выросли мои расходы на одежду жены прямо пропорционально её самооценке, а так же — уколы ревности и глубина моих вздохов. Но это нормально.

Я знал, что Вера всем подругам рассказывает, какой я непутёвый муж, при этом всячески подчеркивая свою домовитость, и в подробностях расписывает свои страдания. Иной раз на супружеском ложе я чувствовал себя акробатом на арене цирка, каждое движение которого наблюдает и обсуждает многочисленная публика. Случалось, приходили к нам подруги жены, кто-то из них надо мной насмехался, делая прозрачные пошлые намёки, а кто-то только и ждал, когда жена отойдет на кухню, чтобы томно волнуясь тщательно обтянутой грудью, намекнуть, что она не против провести со мной вечерок-другой, раз уж в этом доме в грош не ставят столь интересного мужчину, потому что она-то уж точно сумеет оценить меня по достоинству.

Во время застолий теща по традиции вспоминала, как дважды тесть напивался пьяным на банкетах, его притаскивали домой бесчувственного и как мешок с картошкой сваливали в прихожей, а раз даже ей пришлось вытаскивать его из вытрезвителя. Алексей Иванович в таких случаях низко опускал голову и пыхтел, оживая лишь после того, как вслед за матерью вступала дочь и в красках живописала, как её Миша выносит мусор, ходит за хлебом, стоит в очереди в сберкассе или на почте.