Неофициальная история крупного писателя

Тон у него был довольно раздраженный, но пи­сатель не слишком огорчился. В конце концов Вэй — гла­ва группы по делам культуры, а ему пришлось бежать вслед за лошадьми и глотать пыль, так что его настрое­ние можно понять.

От нечего делать Чжуан Чжун развернул свежую газету, и в глаза сразу же бросился крупный заголо­вок, из которого явствовало, что вчера верховная руко­водительница произнесла важную речь. Здесь же была опубликована фотография Цзян Цин, участвовавшей в физическом труде. Ее голову стягивала узкая косынка, совсем как у героев пьесы «Брат и сестра поднимают целину». Этот снимок полностью противоречил тому, что Чжуан слышал от брата, жены и Вэй Цзюе. Но тут в голову пришла одна мысль, от которой у него кровь застыла в жилах, ему почудилось, будто со своего высокого коня он летит в пропасть. Толкнул дверь — заперта. Писатель еще больше перепугался, все волоски на его теле встали дыбом, словно колючки. Он начал барабанить в дверь, но никто не отклик­нулся.

Чжуан в крайнем волнении сделал несколько кругов по комнате. Он вновь и вновь обдумывал только что произнесенные слова Вэй Тао, на сей раз они показа­лись ему явно ироническими. «Ладно». Что «ладно»? Что я изменил верховной руководительнице?! «Посиди здесь» — это уж и вовсе не требует объяснений. «Мы еще увидимся». То есть мы еще с тобой посчитаемся?! Выходит, скоро его отдадут под суд? Но почему? Не­ужели они подслушали мои разговоры с братом и Вэй Цзюе, перехватили письмо жены или, еще того хуже, подсмотрели, как я фотографию Цзян Цин бросил на сливной бачок унитаза?! Одного этого поступка доста­точно, чтобы обвинить меня в контрреволюции, да еще в бешеной контрреволюции! Мне будут кричать: «Ты заставил верховную руководительницу целый день ню­хать вонь туалета — это неслыханно! Вырвать его чер­ное сердце!»

Тут же его мысли приняли другое направление. «Нет, это невозможно, руководительница сегодня так хвалила меня, взяла под руку, посадила на красивого коня... Но нет ничего коварнее сердца женщины: снача­ла она даст тебе сладких фиников, а через минуту зарежет...» Его внутренний монолог превращался то в суровый допрос со стороны Вэй Тао, то в грозное рычание Цзян Цин. Он чувствовал, что не может боль­ше ждать, что должен проявить какую-то инициативу и вырваться отсюда, опять забарабанил в дверь, но отве­том по-прежнему было молчание. Наконец прибежал коридорный и крикнул:

— Ключ висит у вас возле двери!

Чжуан немного успокоился, но решил, что его спе­циально дурачили. Осторожно, как дикий зверь из клет­ки, он вышел из комнаты и отправился на поиски Вэй Тао. Найдя, отвел его в сторону:

— Начальник отдела Вэй (к этому времени группу культуры уже превратили в отдел, но было неудобно напоминать Вэю, что он только заместитель, а не на­чальник), у меня есть одно очень важное дело, о кото­ром я прошу вас доложить верховной руководитель­нице!

Вэй Тао вскинул на него удивленный взгляд:

— Какое дело?

Сердце Чжуана колотилось, как у пойманного зайца.

— Я... я...— Он не знал, с чего начать, чтобы не слишком замарать себя.— Разрешите мне еще поду­мать!

Так ничего и не сказав, он вернулся к себе, но через несколько минут, запыхавшийся, снова подбежал к Вэй Тао:

— У меня есть чрезвычайно важное дело, точнее — разоблачение...

— Разоблачение? Кого же? Говори скорее!

Его нетерпеливый тон ясно свидетельствовал о том, что он все уже знает, иначе не стал бы вести себя как командир сразу после того, как бежал за конем Чжуана.

— Я скажу, с удовольствием скажу! — затараторил писатель.

Он решил первым делом выдать Вэй Цзюе, потому что, если этого не сделать, его, Чжуана, заподозрят в тайном заговоре, и тогда все пропало. А своевременный донос может даже вину превратить в заслугу, поэтому он, напустив на себя благородное негодование, начал:

— Вчера Вэй Цзюе затащил меня к себе и нагово­рил множество непотребных слов, свидетельствующих о его полном разложении. Он принижал нашу современ­ную литературу, авангардом которой являются образ­цовые революционные пьесы, клеветал на председателя Мао, утверждая, будто он недоволен малочисленностью наших стихов, романов и очерков, провоцировал меня отстаивать какую-то правду. Но все это было только предисловием. Главное же состояло в том, что он сове­товал мне не писать новую пьесу, если она не пишется. Что это означает? Что он пытался затащить меня в свою компанию, сделать певцом реставрации капита­лизма и реабилитации «обиженных». Но «о подлости Сыма Чжао знают даже прохожие»[16], его намерения предельно ясны! В заключение он посулил, что «все будет хорошо». На их черном языке это означает, что в один прекрасный день все перевернется и они смогут безнаказанно проповедовать ревизионизм и возрождать капитализм. Когда я услышал это, у меня чуть легкие не разорвались, и я с трудом стерпел, чтобы...