Неоконченная хроника перемещений одежды

Ваня устоять не мог. «Она гений!» – представил нас. Пассия посмотрела в окно и резюмировала мое к ней отношение, которое поняла сразу:

– Вы не любите мои стихи.

С какой бы стати? Да и кто ты?

На кухне, на плите стояла огромная сковорода с грибами. Эйнштейн жарил эти грибы, коварно улыбаясь. Почувствовала что-то не то, от блюда отказалась. Как чувствовала: Эйнштейн и сам грибы есть не стал. Пассия и Ванечка грибы уплели за обе щеки, да еще похвалили.

– Грибы! – мечтательно сказала пассия. – Сейчас придет союзник.

Союзник не пришел. Когда Ванечка отошел в сортир, Эйнштейн тихонько рассмеялся и сказал, тоже тихо, но не особенно стесняясь:

– Эти грибы я на кладбище собрал. Они же из трупов выросли. А люди их съели.

Мысль была интересная. То, что Эйнштейну нравится собирать грибы, понятно было. И гастрономическая страсть пассии к грибам тоже понятна. Но и жарка грибов, собранных на кладбище, и кормление ими людей были перформансом. Эйнштейн сковородой и грибами выразил свое отношение к новому миру, который олицетворили Ванечка и пассия. А ведь это новый андеграунд. Хорошо не было Билла. Впрочем, Биллу пассия показалась бы забавной.

Пассия ушла в комнату, к Анне. Эйнштейн начал рассказывать забавную историю из времен Карибского кризиса, который его в то время почему-то очень интересовал, и мы с Ванечкой с удовольствием эту историю выслушали. Через некоторое время, намереваясь уйти, прошла мимо комнаты, и оттуда донесся голос пассии, обращенный к Анне:

– Вот ты что страдаешь? Помнишь сказку, где принцесса все глаза выплакала? Так вот, не надо глаза выплакивать.

Может, пассия имела в виду нечто утешительное. Анна ответила, низко и переливчато, а такой голос был у нее тогда, когда изо всех сил сдерживала гнев и хотела быть особенно приветливой:

– Представь, что тебе будет тридцать пять? Что будешь делать?

Мне показалось, что пассия дернула грудью и снова продемонстрировала фирменный номер бюста.

– Замуж выйду, – Ответ прозвучал довольно бодро.

Выйдет замуж или нет, дело десятое. Очевидна рациональная направленность. Какое мне дело, разве что плошка ревности, потому что с Ванечкой прожили некоторое время вместе. Жить-то по-прежнему не собираюсь. А ревность не стоит преувеличивать. Ревновать иногда необходимо, для самосохранения.

Вышли вместе с Анной: кто – на всенощную, кто – к поэту, где на столе уже должна бы появиться водка «Поговорим».

Анна удивительно легко находила себе дело на подворье. Например, мытье полов или собирание яблок. Или сушка книг, залитых, потому что лопнула труба отопления в библиотеке. Стоило Анне появиться на подворье – к ней уже бежала некая раба Божия и просила помочь. Здания здесь были старыми, канализация – аварийной, но все пока и чудом работало.

Жизнь других людей, очень разных – ухоженных и красивых, неухоженных и некрасивых, некрасивых и ухоженных, некрасивых и счастливых – открывалась ей, сплеталась с ее собственной, затягивала и утешала, как может утешать сон. Анна, бодрствуя, почти не просыпалась. Однако ее сомнамбулические флюиды на окружающих действовали, и порой довольно сильно.

Со временем на это подворье потянулись вслед за Анной и волосатые знакомые. Однако Мартышки, которая и привела Анну к отцу Феодору, уже не было, и ее заменить никто не мог. Теперь Анна, ничем не напоминавшая Мартышку, жила за нее. Она и сама порой чувствовала ее душу в своей, повторяла когда-то виденные жесты и интонации. Но что у Мартышки получалось легко и светло, Анне давалось с трудом и болью. Как она ни старалась, все равно напоминала покинутую возлюбленную отца Феодора.

Если бы посторонний человек увидел в мае или в августе Анну в саду, когда она наконец оставит свои ведра и тряпки, а смотрит на небо сквозь ветви – кожаное зерно лица с трепетным ростком носа – узкая в черном, вероятно, он увидел бы богиню.

Мне тоже везло на черное. Комбинезон, платье, колготки, туфли – все подобралось, будто готовлю траурный туалет. Единственный красный свитер надевала редко, хотя любила его.

К середине мая количество больничных листов выросло, а невропатолог поменялся. Новая докторша, не без сомнения, выписала мне направление на госпитализацию. Больница находилась в самом центре города, чуть в стороне от Садового кольца – три двухэтажных небольших здания, окруженные редкими кустами акации, малины и сирени. Через пару кварталов улица впадала в Садовое.