Неоконченная хроника перемещений одежды

Больница оказалась подобием рая. Не потому, что не нужно готовить или что-то еще. Как раз денег на еду в больнице уходит больше, чем не в больнице. Да и положение у молодой женщины с подозрением на серьезный диагноз неловкое. Не то инвалид, не то нет. И непонятно: не то играть в болезнь, не то нет. На всякий случай ногу подволакивала, и казалось, что в меру, хотя нога и так-то слушалась плохо. Боялась, что заподозрят в чрезмерной симуляции. Именно чрезмерной. Посмотрев на пациентов в их естественной среде (то есть без докторов), увидела, что элемент симуляции присутствует всегда. Даже в довольно тяжелых заболеваниях. Человек так устроен, что с трудом переносит болезнь. И очень хочет если не избавиться от нее, то показать, что у него болит, в надежде на излечение. Нога больше всего не любила лестницы. Быстро ходить по коридору тоже не могла.

Палата, куда меня определили, была двухместная, как гостиничный номер. С видом на довольно зеленый дворик. Неновая масляная краска на стенах – теплого оттенка слоновой кости с добавлением оранжевого красителя, отчего при солнечном свете стены казались персикового цвета.

«С хорошим чувством был маляр. И с любовью красил», – подумалось невпопад.

Кровати были гуманитарные, скрипучие. Но матрасы родные – ватные и сплющенные до тонкости блина, кое-где запачканные чужой кровью, кое-где прожженные недозволенными сигаретами. Первое, что сделала, чихая, – перевернула матрас кровавым пятном в ноги. Капельницы здесь ставят почти всем, еще и не то может быть, не одно пятнышко на матрасе. Белье – как положено, картонное, хрустящее, ломкое, с заметными потертостями старых нитей. Однако на окнах волновались бледные гардинки от солнца, как и стены чуть рыжеватые, наподобие клеенки, в которую заворачивают младенцев.

Кран над широкой, вразлет, раковиной из советского фаянса был тоже старый – еще желтый. Горячая вода в данный отрезок времени отсутствовала, но к ужину появилась. Раковина была – спасение души. Ванная и клизменная находились в другом конце коридора. Летом под этой раковиной и голову помыть можно. Суровые детали не раздражали, наоборот, они приближали к жизни. Они давали возможность спрятаться за них, как за стену, стать одной из взятых на казенное, хотя и временное, содержание личностей и жить здоровой человеческой жизнью. Без крутых, как яйцо, денег, недвижимости и тщательно выстраиваемых лично-служебных отношений.

Когда в палату заглянуло солнце, вспомнился старик, слушавший радио в старом здании «Рогнеды». Возможно, его уже нет на свете. Внутри меня что-то сделало шаг, как тогда к телефону. Решила не отказывать никому в помощи, пока нахожусь здесь. Не очень хорошо представляла, как это осуществить, но внутренняя готовность уже была. И как потом выяснилось – не зря. Со следующего дня для меня началось обучение медицине в процессе болезни. Здесь научилась делать инъекции, различать симптомы заболеваний и подбирать препараты.

Соседкой оказалась пожилая, лет шестидесяти пяти, длинноногая холеная дама с египетски вытянутым черепом, что было заметно даже под отличным пепельным париком. Свои волосы у нее были неплохие и довольно густые. Но пего-седые и очень тонкие, да еще и с лысинкой. Потому и парик. Вечером, сменив мягкий спортивный костюм на двойку с пеньюаром, соседка подошла к раковине и, желая подмыться, едва не легла лобком на кран. Стыдливо вздохнула, потянувшись к парику, почувствовала мой взгляд:

– Хоть подмыться можно. В некоторых больницах и такого нет.

У нее был второй инсульт, но держалась она молодцом. По утрам долго и ярко красила губы – еще крупные и округлой формы.

После такого видения некоторое время мне потребовалось, чтобы преодолеть брезгливость к раковине. Завела специальную тряпочку, чтобы протирать кран перед использованием. Мылась до пояса и чуть ниже каждое утро и вечер. После мытья сбрасывала с шейки раковины тряпку и ногой подтирала обильные капли. Затем мыла руки и вытирала их вафельным полотенцем. Обтираться влажными салфетками, которые тогда были невесть каким новшеством, тоже можно было. Однако лосьон, которым были пропитаны салфетки, очень скоро задыхался и становился противным. То же – и с дезодорантами. Поначалу забавный: пряность, арбузная корочка – запах мгновенно превращался в густую вонь. Дезодорант стоил тридцать пять рублей, аэрозоль. Роликовые не брала за липкую жидкость внутри. Так что лучше в очередной раз повисеть над раковиной.

Первые несколько дней спросонья неслась на исследования и процедуры. Затем, в геле, спирте и крови, приступала к холодному завтраку. Это был очень важный момент: ломоть хлеба с маслом, колбаска одиноким кружочком, яйцо и тарелка овсяной каши. Наконец выходила из себя, из стесняющей скорлупы, смягчившись от еды.

Мать снова уехала в монастырь (не помню, в тот, из которого приехала, или нет). Отец и его супруга приходили пару раз навещать. Отец недоумевал и, кажется, не верил, что со мной что-то серьезное. Диагноз пока что не поставили, но было подозрение на очень неприятный, что мне и нужно было.