Неоконченная хроника перемещений одежды

Отец Феодор отпрянул было, но тощие руки держали крепко.

– Знаете, как тот старец. Я читала в книге. Он исцелил единственного сына у женщины. Он взял его сердце, вот так…

Женщина судорожно сжала грудину с обеих сторон руками. Отец Феодор хотел было воспользоваться возникшей заминкой, но не удалось: женщина незаметно села ему на ноги, так что теперь ее пришлось бы отбрасывать ногами. А она продолжала, завывая:

– Врачи ему уж смертный приговор подписали. А он выжил. Я сама читала – выжил! И вы так же сделайте. Ведь вы старец. Возьмите моего сына и сожмите его сердце, и он поправится. У него органический порок сердца, сказали, что ему месяц остался. А у меня ни работы, ни пенсии нет. Живу на его, милого, деньги. Спасите моего сына!

– Помолюсь о нем, как его имя, – как можно мягче сказал отец Феодор, но женщина, кажется, его не услышала.

Алексей и Саша немного осмелели, подошли к женщине. Она, видимо, поняла, что ее хотят отнять от батюшки, сжалась пружиной и уже почти всем корпусом легла на ноги отца Феодора. Алексей и Саша подняли ее, как перышко (она была очень худая), и осторожно отнесли к воротам.

– Вы все равно спасете моего сына! – разнеслось по подворью. – Только нужно сделать, как я сказала. Как тот старец сделал. Сожмите его сердце!

Отец Феодор, что называется, под шумок скрылся в корпусе для причта, так что многие чающие в тот день благословения не получили. Подумала, что он, наверно, очень устает от людей.

«Как ты можешь так думать! – вскипела во мне Анна. – Он же священник! Он всегда с Богом, не то что мы! Он по-другому к людям относится!»

Как потом стало известно, сын этой горемыки умер.

Освидетельствование назначено было на полдень. Как оказалось, не мне одной. Решения комиссии ждало около двадцати человек, большинство – уже не в первый раз. Комнатные растения на окнах показались игрушечными джунглями, в которых скрыться от стыда за свою беспомощность просто невозможно. День был ветреный, без солнца, резкий. Накануне думала, что́ надеть на заседание комиссии. Нужно было выглядеть и неброско, малоимущим гражданином, и не убого. И еще – с тенденцией, так как теперь нужно одеждой даже себе напоминать, что из всеобщей «Рогнеды» ушла. Значит, нужна юбка. Остановилась на зеленой четырехклинке почти до щиколоток, из искусственной фланели, напоминавшей кожу, травяного цвета. И на подходящем по концепции джемпере. Что было сверху, не очень помню. Кажется, искусственная шуба.

Вызывали вразброс и группами, пригласили в самом конце, а начальная буква моей фамилии располагается в первой трети алфавита. Помещение представляло собой несколько столов и шкафов, расставленных в школьном порядке. За каждым сидел доктор – специалист. В одном из углов была ширма и за ней – кушетка для осмотра пациентов. Невропатологом была бледная фигуристая женщина, знакомая мне по второй госпитализации.

– Как с туалетом? – спросила за ширмой.

– Не добегаю, – просто ответила я.

Она кивнула и что-то записала.

Затем естественность куда-то делась. Физически чувствовала напыщенное и неприятное выражение своего лица и ненавидела свой голос, то наглый, то умоляющий. Невропатолог перенаправила к окулисту. Тут говорить не пришлось: это была врач из моей поликлиники. Окулист перенаправил к хирургу, тот (кавказского вида мужчина) увел за ширму и проверил суставы. Они предупреждающе захрустели. Несколько человек даже оглянулись: у такой молодой? Хирург перенаправил к гинекологу, а та, лишь только увидела слова «вторичная аменорея», сделала грустно-заученное движение нижней губой, что-то наскоро записала и снова направила к невропатологу. Та еще что-то записала, затем велела ждать за дверью.

Ожидание было давящим и очень болезненным физически. Закрытое помещение, утомленные лица, вялое монотонное общение одних и молчание других. И наперекор всему – счастливые, хотя и опаленные нездоровым воздухом, джунгли на окне.

Вожделенную розовую справку мне дали. На год. Ликовала и думала: за год может случиться очень многое. Сразу же принялась рассчитывать средства. Когда оказалась возле метро, подумалось, что пенсию дадут уже недели через две. Предстоял еще визит в собес, визирование справки, чтобы скорее начислили пенсию.

В то время пенсию даже в Москве месяцами не получали. Никакой вероятности, что для меня сделают исключение. Оставался только бесплатный проезд. И то хорошо.

Мать не очень поняла, что произошло. То, что я получила инвалидность, казалось ей в порядке вещей. Мол, у меня есть цель: добиться своего жилья и так далее. Но такой цели у меня не было, а было чувство, что ничего мне не добиться. Для меня инвалидность была только суммой денег, бесплатным проездом и бесплатными препаратами, и ничего из этого пока еще не видела. Нужно было ждать. Ждать не позволялось. Трудно объяснить состояние, когда тебе нечто пообещали и вроде бы это есть, а на самом деле его нет. И еще был страх, что эту самую третью группу на следующий год могут не дать. Не думала, что мол, можно постараться и получить даже первую. Была благодарна и за то, что есть.