Неоконченная хроника перемещений одежды

Так вот, это была совершенно чужая китайская шкатулка, черная лаковая. Таких, вероятно, много было на прилавках во времена фестиваля молодежи и студентов 1957 года. На крышке стеклянно горел золотой феникс в окружении цветов и веток белого жасмина. В шкатулке лежали купленные мною в надежде на прическу заколки: черные, золотистые с лаком, черные с лаком, золотистые цвета латуни без лака. Они пахли дешевым металлом, отчего руки тоже начали пахнуть – металлообрабатывающим станком. Почему так важна шкатулка и запах заколок – без недосыпа вряд ли услышала бы все это. Подумала о пальцах и аппаратах, на которых делаются такие заколки. О том, какую музыку слушают люди, которые делают эти заколки, и что они едят. Очнулась и очень быстро сделала прическу из нескольких витых прядей, подхватив их около темени и висков заколками. Улыбнулась идее:

– Русалочка. Раковины в волосах и на хвосте.

Хвоста не было. Раковин тоже.

Снова очнулась, обвернула голову чернильного цвета креповым индийским шарфом с лиловыми огурцами и побежала к метро. По дороге перед глазами всплывали сцены, как, из глупого потакания страхам матери, не включив света в коридоре, по стеночке пробиралась в ванную, как понемногу открывала воду, чтобы не шумела, как удалось наконец нормально помочиться прямо в ванну, как потом тщательно, рискуя нырнуть головой, мыла ванну после того, как приняла душ. Утешало дурацкое импортное мыло. Оно пахло югом: кажется, кокосом и ванилью. Запах на коже остался, он обволакивал и согревал. Ради запаха стоило держать спину прямо и переставлять ноги шагами женской походки.

Пожилая, лет семидесяти, дежурная метро остановила у турникета и спросила:

– Ну что там у нас?

– А у нас – вот, – сказала и протянула красную книжечку. На случай в кармане все же водился жетон, зеленый пластиковый, неонового оттенка, цвета детской зубной боли, как называла его для себя.

– Понятно, – сказал дежурная.

Однако про то, что перед ней бесноватая, она не знала. А бесноватая несколько раз щелкнула по-птичьи, склонив голову, и засеменила к поезду, который уже показался из тоннеля.

Если не юродствовать, то плакать. Плакать нельзя, ходить не смогу. От рыданий слабею физически. Новому обществу нужны сильные веселые люди. Отцу Феодору – тоже, успела это понять. Значит, нужно юродствовать. Это придает силы, хотя бы на некоторое время.

При выходе на станции, недалеко от которой находилось подворье, недосып ушел, связанная с ним эйфория рассеялась, и ноги заявили о себе в полный голос. Остановилась, соображая: смогу идти дальше или нет. Заковыляла. Не сделала и трех ковыляний, пошел снег – крупный, сырой, беспощадный мартовский снег, который холоднее всех морозов на свете. Когда вошла на подворье, почти все пространство было устлано свежим снегом. Он укрывал даже старые сугробы над укутанными пластиком розовыми кустами. Дорожка к храму шла мимо дома причта. Так случилось, что, когда проходила недалеко от входа, внезапно выскочил отец Феодор в сопровождении обычной свиты с протянутыми ладошками и помчался к храму. От движения, рожденного в воздухе группой людей, меня внезапно мотнуло в сторону, да так, что оказалась едва не на дорожке и за полтора шага от ног отца Феодора. Ну, бесноватая же. Однако смогла сгруппироваться, вывести корпус в другую сторону, встать и изобразить дружелюбно-приветственную улыбку. Жаловаться нельзя. Плохого настроения быть не должно у христианина, идущего на литургию. Так отец Феодор говорил. Снова мотнуло, вылетела на полкорпуса вперед, прямо под руки отца Феодора. Он несколько раз крутанул глазами, увидев заколки из-под шарфа, занес руку. И пребольно звизданул мне между глаз. Упала в сугроб, в снег, растерянная. Отец Феодор и прихожане помчались дальше. В первые мгновения не было ни обиды, ни боли. Только изумление и растерянность.

Затем включилось сразу несколько приходских программ, уже установленных в голове.

– Батюшка указывает на твои прегрешения. Его обличение воспринять очень трудно, но ты прими его духовно, как тот монах, который был оставлен на всю ночь у двери настоятеля. Тебе нужен был этот удар.

Но что-то не сходилось в самом начале. Сердце не чувствовало очищения от того, что ударом с него была снята некая тяжесть. А если верить отцам, сердце улыбнулось бы.

– Батюшка так играет с тобой, он желает тебе здоровья. Его удар укрепит твои силы. Это благословение Божие.

Сюжет из отечественных книжек тридцатых годов для детей. Очень и очень условно христианских. По-драться на кулачках с прихожанкой вдвое ниже ростом.

– Ты просто еще очень черствая. Для тебя христианство – только игра, что и показал тебе батюшка. Ты же развлекаешься, ходя в храм.

Попыталась представить, как развлекалась, вызывая недосып, подозрительные взгляды Белки и Эйнштейна. Вступая в противоречие со всем окружающим миром, включая воцерковленную мать.

– На самом деле все очень просто. Все люди как люди. А ты бесноватая. За это бьют. Так что терпи и не жалуйся.