Неоконченное путешествие Достоевского

Странствие «смешного человека» во времени и пространстве не связано с наркотиками, но ближайшие его аналоги обнаруживаются в визионерских переживаниях тех, кто, подобно Де Квинси и другим, пересекал свои пространственные и временные границы при помощи опиума и эфира. Озабоченность углами и путями в пространстве в приведенном отрывке напоминает и интерес к подобным деталям, который проявляет Иван Карамазов.

Даже рассказывая нам о чудесном прыжке во сне сквозь время и пространство, «смешной человек» остается чрезвычайно точен – как и «Достоевский» в «Мужике Марее» – в указаниях, когда именно случился сон: «Истину я узнал в прошлом ноябре, и именно третьего ноября…» [Достоевский 25: 105][199].

Сам писатель на протяжении всего своего творчества, описывая такие происходящие, казалось бы, вне повседневного времени и за пределами известного пространства путешествия, помещал их в точные временные и пространственные координаты. Получавшееся в результате необычное пересечение времени с безвременьем, определенного места с местом пусть известным, но недостижимым, – порождало особый, присущий именно Достоевскому модус фантастики или фантастического реализма. Это явление обнаруживается уже в одном из самых ранних произведений – повести «Двойник» (1846). Господин Голядкин, как впоследствии «смешной человек», бродит по Петербургу у Фонтанки в пасмурную ноябрьскую ночь. В обоих произведениях ночи изображаются как сырые, унылые и холодные; в «Сне…» даже говорится, что дождь льет «с явной враждебностью к людям» [Достоевский 25: 105]. Голядкин чувствует себя так же, как «смешной человек»: он словно «был убит», и далее рассказчик пишет:

Ночь была ужасная, ноябрьская, – мокрая, туманная, дождливая, снежливая, чреватая флюсами, насморками, лихорадками, жабами, горячками всех возможных родов и сортов – одним словом, всеми дарами петербургского ноября. Ветер выл в опустелых улицах, вздымая выше колец черную воду Фонтанки… <…> Шел дождь и снег разом. <…>…один только господин Голядкин, один с своим отчаянием, трусил в это время по тротуару… <…>…снег, дождь и все то, чему далее имени не бывает… вдруг атаковали и без того убитого несчастиями господина Голядкина… продувая со всех сторон, сбивая с пути и с последнего толка… [Достоевский 1: 138][200].

Герой входит в состояние, похожее на транс, и пристально смотрит в черные и мутные воды реки. Обращения не происходит. Вместо этого именно здесь, в этой атмосфере, он встречает своего двойника.

Иван Карамазов

Боюсь,

Я не совсем в своем уме.

Шекспир. Король Лир (акт IV, сцена 7)

Homo duplex, homo duplex! Я впервые заметил свою двойственность после смерти брата Анри, когда отец драматическим тоном воскликнул: «Он умер, умер!» Мое первое «я» плакало, а второе размышляло: «Какой естественный возглас! Как он был бы хорош на сцене!» Мне было тогда четырнадцать лет.

Эта страшная двойственность много раз наводила меня на размышления. Беспощадное второе «я»! Оно неизменно бодрствовало, когда мое первое «я» действовало, жило, страдало, неистовствовало! Мне никогда не удавалось ни опьянить, ни растрогать, ни усыпить этого двойника.

А какой он наблюдательный! И какой насмешник!

Альфонс Доде. Заметки о жизни[201]