Неоконченное путешествие Достоевского

Достоевский почти вовсе не пользуется в своих произведениях относительно непрерывным историческим и биографическим временем, то есть строго эпическим временем, он «перескакивает» через него, он сосредоточивает действие в точках кризисов, переломов и катастроф, когда миг по своему внутреннему значению приравнивается к «биллиону лет», то есть утрачивает временную ограниченность. И через пространство он, в сущности, перескакивает… [Бахтин 2002: 168].

Однако, как мы видели, Достоевский маркирует эти пространственные и временные скачки в потустороннее с помощью рамок, четко привязанных к тому самому времени и пространству, которые затем на короткое время преодолеваются. Моменты отправления и возврата к более узким хронотопическим представлениям так же важны для понимания общей позиции Достоевского, как и необыкновенные далекие путешествия героев.

Появление черта заставляет читателя попытаться вместе с Иваном разобраться в природе происходящего. Черт может быть просто галлюцинацией, продуктом усиливающейся у Ивана нервной горячки. Если это так, то перед нами повтор старых мотивов автора. В «Идиоте» Мышкин задавался вопросом, можно ли считать подлинным визионерский опыт, возникший в результате болезни, можно ли принять все истины, все проблески высшей гармонии, если они – просто следствие нездоровья? Еще раньше, в «Преступлении и наказании», Свидригайлов сходным образом размышлял о привидениях. Джеймс также рассматривал вопрос о взаимосвязи между болезнью и видениями, но отклонил его, прагматично решив, что значение имеет только уверенность человека в переживании чего-то подлинного. Джеймс, в сущности, близок Свидригайлову в предположении, что, возможно, болезнь приносит с собой более широкое осознание других сфер[205].

Сам Иван не путешествует сквозь пространство и время, это делает его черт, который даже простужается по дороге. Самое важное из того, что рассказывает черт Ивану, – это сочиненная Иваном же «Легенда о рае», история философа, который при жизни «все отвергал», а после смерти был приговорен к тому, чтобы пройти «во мраке квадриллион километров» [Достоевский 15: 78]. В конце концов этот поход завершился, и врата рая должны были перед ним отвориться. Эта басня о путешествии предлагает пророческий ключ к событиям и конечным результатам собственного визионерского опыта Ивана. Рассказывание чертом придуманной Иваном истории приводит последнего к тесному контакту с нуминозным[206]. Это явление отчетливее всего выражается в литературе через образы тьмы, тишины и протяженного пустого пространства. Таким образом, путь длиной в квадриллион километров во тьме становится почти совершенным выражением нуминозного. «Пустая даль, – писал Рудольф Отто, – удаленная пустота есть как бы возвышенное горизонтального» [Otto 1958: 68–69][207].

Смысл рассказа черта и давно забытого «анекдота» Ивана в том, что философ, пролежав поначалу почти тысячу лет, встает и отправляется в путь. В своем ответе черту Иван, отчаянно цепляющийся за евклидово понятие времени, замечает, что решение философа отправиться в это путешествие не имеет значения: «Не все ли равно, лежать ли вечно или идти квадриллион верст? Ведь это биллион лет ходу?» На что черт любезно отвечает: «Даже гораздо больше, вот только нет карандашика и бумажки, а то бы рассчитать можно. Да ведь он давно уже дошел, и тут-то и начинается анекдот» [Достоевский 15: 79]. История каким-то образом перескочила через бесконечность времени и пространства и по-настоящему начинается только после этого космического скачка. За час, проведенный в разговорах, черт хитроумно подталкивает Ивана к иррациональному принятию другого времени.

Иван вдруг вспоминает, что сам сочинил этот анекдот в семнадцать лет. Уличив черта в плагиате, он пытается тем самым низвести его до статуса галлюцинации. Но черт оказывается загадочным сторонником гомеопатии. Когда Иван говорит ему, что не имеет веры и «на сотую долю», тот возражает: «Но на тысячную веришь. Гомеопатические-то доли ведь самые, может быть, сильные. Признайся, что веришь, ну на десятитысячную…» [Достоевский 15: 79][208]. Здесь мы сталкиваемся с проблемой более фундаментальной, трудной и важной, чем вопрос о том, является ли черт просто галлюцинацией. Вместо этого Достоевский предлагает нам задуматься о том, способствует ли черт спасению или, наоборот, проклятию Ивана.