– Допустим. А что в этом веселого? Весь этот неон, постеры, старые фильмы. Ты, кстати, все еще слушаешь ту странную музыку?
Я не ответил.
– Все равно не понимаю, – он извлек из сумки мой коллекционный «Спектрум». – Вот это компьютер, клавиатура или что такое вообще?
– Не важно. Ты не поймешь.
Я протер «Спектрум» краем футболки и гордо водрузил на середину стола. Подключать его было не к чему.
– Это атмосфера, Артур. Которой уже не будет. А странная музыка, между прочим – Alphaville, «Afternoons In Utopia» – альбом восемьдесят шестого года. Намного лучше того, что обычно слушаешь ты.
Артур закатил глаза.
– Ну-ну. Верните мне мой восемьдесят седьмой.
Я пожал плечами. Включил неоновую вывеску в заляпанную краской розетку. Неоновые трубочки вспыхнули зелено-розовым огнем.
– Ладно, выглядит круто, – согласился Артур.
Мы стояли рядом и любовались вывеской. Артур еще и косился на постер.
– Чтобы женщина восьмидесятых считалась красивой, она должна была быть похожа на Дэвида Боуи, – глубокомысленно заметил он.
– Твои любимые нулевые годы чем лучше? – спросил я.
– Это другое!
Увеличение Артура культурой двадцатилетней давности выросло из моего трепетного отношения к восьмидесятым. Сначала как протест, потом как способ доказать, что он ничуть не хуже, а теперь уже как чистый фанатизм. Пока я искал старые магнитные кассеты по барахолкам, Артур бродил рядом в наушниках, из которых выбивались гимны Казантипа или искал очередной аккумулятор на свой новенький, но устаревший на два десятилетия телефон. Меня манил неон, его «кислота». Я тащил в дом чудом найденные кассетники, он – ламповые мониторы. Его чудачества терпели, мои не замечали. Он жил в две тысячи седьмом, я в восемьдесят седьмом, а между нами и реальностью болтались целые бесполезные десятилетия.
– Тут есть пиццерия, в которой можно пить, – сказал я. – Рядом вон с тем странным домом из твоей эпохи.
– Ты во всем будешь слушаться свою секретаршу? – язвительно заметил Артур.
– И ты тоже. Так мы идем или нет?
Артур посмотрел в окно. Местный бомонд вел бестолковые беседы на заляпанных подошвами лавках. Между ними и урной слонялся неопределенного возраста субъект в расстегнутой засаленной рубашке и воровато поглядывал на сигареты. На остановке под окном ругались два маршрутчика, постепенно переходя на крепкий мат и угрозы извлечь из-под сиденья монтировку.
– «И с бандюгами жарить спирт»? Вживаешься в роль, писатель?
Я пожал плечами.
– Опасно. У меня в заднем кармане все-таки полторы тысячи рублей.
– Я никому не скажу, что у тебя с собой такие деньги, – усмехнулся я. – Идем.
***
Нам принесли ледяное безвкусное пиво и пиццу, от которой шел умопомрачительный запах. Я сразу понял, что голоден как зверь. Артур брезгливо протер стол перед собой салфеткой, поискал глазами урну и не нашел ничего лучше, чем сунуть салфетку в карман.
В маленькой пиццерии было на удивление чисто. Даже скатерти на столиках имели опрятный вид.
– Четыре сезона и четыре времени года – по сути одно и тоже, но пиццы разные, – сказал Артур.
– Поэтому мы взяли обе, – напомнил я и приподнял бокал.
Артур тихонько стукнулся со мной бокалом, осушил его сразу на половину и теперь опасливо осматривался по сторонам.
А посетителей было не густо. Двое девушек беседовали за столиком у окна. Одна молчала, сложив перед собой руки, другая эмоционально размахивала в воздухе незажженной сигаретой. У нее были черные как уголь прямые волосы и миловидное лицо. Хмурый мужчина в строительной робе размешивал ложкой холодный борщ. Две официантки задумчиво склонились над коробками, видимо вспоминая, где чей заказ, а курьер терпеливо ждал рядом, заслонив проход зеленым рюкзаком и ковырялся в телефоне. Практически идиллия.
Артур снова поднял бокал.
– Немного завидую тебе. Все-таки лето таким и должно быть – планы, пицца, пиво, девочки в поле зрения и сон до обеда. И учеба, которая где-то там за горами. Мне как человеку, которому завтра к восьми на работу все это чуждо.
Я усмехнулся.
– Никак не могу поверить, что ты уже вот такой. Настоящая работа, диплом скоро. Как будто ты старше лет на десять.
Он развел руками.
– Это только видимость. А потребность в деньгах – суровая часть взрослой жизни, – он поставил на стол полупустой бокал и кивнул мне, словно намекая на продолжение прерванной темы. – Ты, кстати, это серьезно? Про то, что решил стать писателем? Просто это как-то…, – Артур покрутил пальцами в воздухе, видимо показывая аморфность.
– Я серьезно.
Он покачал головой, но поглядывал все равно скептически.
– Ну, круто. Наверное. Я в этом ничего не понимаю. Гонорары, издательства, читатели. А отец в курсе?
– Пока нет.
– Ну, я так и думал.
Он обернулся на девушек, которые вдруг смеялись громче обычного.
– Если могу тебе чем-то помочь, ты только скажи. И это не потому, что ты уговорил мою маму отправить меня в техникум после девятого класса.
– А почему же? – я деланно разве руками.
– Потому что мы друзья, понял? Но твои восьмидесятые – все равно отстой. Особенно музыка. И это я еще про игры молчу.