НеОн

«Работать?». Интересно, что он имеет в виду под этим словом. Как они здесь работают? И где это здесь? Куда они меня привезли? Меня и остальных пленников. Я лихорадочно пыталась вспомнить, что по этому поводу говорил Хен, и не могла. У меня голова раскалывалась, и беспощадно тошнило от слабости.

Горбун был мужчиной неопределенного возраста. Я не могла понять ни сколько ему лет, ни какого цвета его круглые, маленькие свинячьи глаза. Он вообще расплывался и слегка двоился. Только когда скальпель увидела, дернулась еще раз. Слабость еще сильнее расползалась по телу паутиной, и горбатый приблизился ко мне с флягой. Я резко отвернулась. К дьяволу их адское пойло, хочу понимать, что происходит. Он схватил меня за волосы, вынуждая запрокинуть голову, поднес к губам флягу, но я так сильно вертела головой, что он не смог заставить меня сделать даже глоток. В тот же момент ударил по лицу с такой яростью, что в глазах потемнело, и горбун тут же влил мне в глотку обжигающую, вонючую дрянь, зажав скулы и нос.

— Наркоза нет, сучка. Глотай. Неон мне яйца оторвет, если ты орать будешь, как резаная.

Я сама оторву тебе яйца, когда ты освободишь мне руки. Боль пронизывает плечо, а я смотрю на скальпель в руке этого мясника в перчатках и фартуке, как на скотобойне, и понимаю, что рано или поздно он со мной справится. Меня сейчас развезет от той дряни, что он мне влил, и я буду в его власти. Одному дьяволу известно, что эта похотливая скотина со мной сделает. Попытался стянуть с меня окровавленную майку, но я дернулась, не давая к себе прикоснуться. Застонала от боли. Увидела, как он схватился за член, глядя на мою колыхающуюся под майкой грудь.

— Я тебе горло зубами перегрызу, — прошипела, глядя в маленькие глазки Горбуна, — только тронь.

— Не надо бояться, куколка, я и не такое видел на своем веку. Мне твои сиськи на хрен не нужны, у тебя пуля застряла под ключицей — не вытащу, заражение начнется. Сдохнешь. Хочешь сдохнуть?

Постепенно алкоголь потек по венам, и я уже слышала его голос раздвоенным, словно с эхом или акустикой, как в огромной концертной зале, и перед глазами все то плыло, то объединялось в цельную картинку.

— Плевать… не трогай меня. У тебя скальпель грязный.

Но он меня уже не слушал, разодрал майку, и я зарычала, извиваясь, не давая себя полоснуть.

— А сиськи и правда классные. Красивое мясо. Сочное, — причмокнул губами и вылил на острие свое пойло. Протянул руку, и мне удалось перехватить его запястье зубами, впиться в него с такой силой, что у самой челюсти судорогой свело.

— Ах ты ж сука! — ударил меня снова по лицу. — Я ж все равно свое получу. Я тебя вырублю, тварь, и трахать во все дыры буду. Ты никто. Ты — мясо. И я свой кусок еще до ринга поимею. Привыкай, шлюха, быть покорной, не то сдохнешь. Здесь и не таких ломают.

Я плюнула ему в лицо кровью, и он снова замахнулся. В тот же момент железная дверь со скрипом распахнулась.

— Какого дьявола ты делаешь, Горбун?! Кто тебе разрешал ее трогать?!

Я слышала звук ударов, скулеж Горбуна и голос Неона:

— Проваливай, я сам. Кто тебя прислал, м? Кто сказал прийти сюда? Я не отправлял к ней врача, а если бы решил — это точно был бы не ты!

— Сказали новенькой пулю вытащить… А я посмотреть хотел, попробовать. Ставки на нее сделали, кому достанется. Я ж могу немножко, пока никто не знает, — скулил он.

— Она — ценное мясо, понял? Очень ценное! Тронешь еще раз — я тебе этим скальпелем брюхо вспорю и кишки жрать заставлю. Вон пошел!

Брат задвинул тяжелый засов на двери и сделал шаг ко мне. Размазала кровь с разбитой губы по подбородку, вытираясь о плечо и вижу, как Мадан на колени опустился, сам меня вытирает пальцами, волосы мои хаотично убирает с лица.

Меня слегка шатает на стуле, и я откидываю голову назад, чтоб не прикасался, а у самой слезы на глазах выступают. Так близко… как же он близко ко мне. Ищу лицо его плывущим взглядом. Бледный, заросший и такой… Боже, какой же он красивый. Так не бывает. Время совершенно его не изменило, только к юношеским, мягким чертам добавились зрелость и мрачность. Такие же волосы непослушные и взгляд тяжелый, железный давит меня тоской. Невыносимой тоской, от которой я замерзала все это время, покрывалась слоем льда, превращалась в живой труп, не умеющий испытывать ни одной эмоции.