НеОн

Знала бы она, насколько близка к истине и что на этой самой вечеринка Найса жадно брала в рот мой член в туалете, пока я ломал ногти о кафель, сжимал ее голову и закатывал глаза от бешеного наслаждения, глядя, как она сидит на корточках в своем сиреневом платьице со спущенными белыми трусиками на лодыжках и, обхватив двумя руками мой член, жадно вбирает его своими пухлыми невинными губами, двигая головой с ровным пробором и двумя тугими косичками. А потом облизывается после того, как я со сдавленными стонами извергался ей в горло после того, как сладко имел ее, подхватив под колени и прижав к тонкой перегородке кабинки.

Позже она мило целовалась с гостями, улыбалась и махала мне рукой, облизывая губы и закатывая глаза.

«— Мад, они все только что у тебя отсосали. Вот эти чопорные тетки в вечерних платьях и их кавалеры с усами и бородками.

— Ну ты и сучка.

— М-м-м-м-м-м, у меня во рту до сих пор твой вкус.

— Не дразни.

— Я разве дразню? Я просто говорю какой ты вкусный, Мадан Райс…

— Я люблю тебя, ведьма.

— Скажи это еще раз.

— Ведьма.

— Нет, не это.

— Я люблю тебя, Бабочка. Пи***ц как сильно я люблю тебя.

— Тебе бывает больно?

Перестает улыбаться и спрашивает на полном серьезе.

— От чего…?

— Когда я думаю о том, как безумно люблю тебя, мне становится больно вот тут, — она приложила руку к груди, и я почувствовал, как сильно бьется ее сердце мне в ладонь.

— Мне не просто больно, я подыхаю от этой боли.

— Так тебе и надо, Мадан Райс. Люблю, когда тебе больно.

И смеется, заливается. Счастливая и ослепительно красивая»

Я часто вспоминал ее именно такой. С этими двумя косами, в сиреневом пышном платье, кружащуюся в танце. Косы бьют ее по спине, извиваются каштановыми змеями, а она смеется и смеется, бросая на меня горящие взгляды. Только рано или поздно всему приходит конец, и мы с ней прекрасно это понимали. Каждый раз, как последний, с каким-то надрывом и горечью. То она плакала навзрыд у меня на груди, то я сбивал руки о стены и проклинал все на свете. Иногда мы мечтали, что сбежим туда, где о нас никто не знает и будем жить вместе, даже поженимся. Потом оба понимали, какая это утопия. Если мы это сделаем, что ждет наших родителей, что случится, когда нас найдут. Я не мог дезертировать из армии, меня бы расстреляли. Как только засекут мой чип, за мной вышлют наряд. Конечно, я мог его вырезать… но, черт возьми, было так много всяких «но» и «бы».

И я понимал, какой это эгоизм с моей стороны — требовать от нее верности, требовать рисковать, отказаться ради меня от всего… Даже от детей.

Но она была готова, моя девочка. Она была готова на все ради меня, ради нас. Тогда мы еще были беззаботными и глупыми, наивными.

Конечно, мы попались. Не могли не попасться. От нас искры летели. Рано или поздно кто-то бы заметил.

И заметили. Сука Каролин. Сука, которую я отказался трахать после интервью, когда она села на стол и распахнула ноги, задирая платье и приглашая меня завершить нашу встречу горячим сексом.

Неудовлетворенная женщина страшнее армии метов, потому что не знаешь, чего от нее ожидать. А она всего лишь подтвердила свои собственные подозрения. Проследила за нами на той же вечеринке и засняла на свой сотовый, как самозабвенно мы занимались сексом в туалете.

Отец получил это видео на следующий день.

Это был не скандал. Нет. Он даже не был в ярости. Это его сломало. Когда он позвал меня к себе и швырнул мне свой сотовый я даже не включил. Сразу понял, что там. Понял по тому, как он выглядел. Его трясло, как в лихорадке. По лицу градом катился пот. Он не мог сказать мне ни слова, просто смотрел сквозь меня, нахмурив густые брови и периодически вздрагивал.

Именно тогда я впервые почувствовал масштабы того, что мы с ней натворили. Помню, как он хрипло спросил:

— Как ты мог?

И как я ответил:

— Я безумно люблю ее.

— Просто уходи. Исчезни. Я не скажу ничего матери и Найсе. Собирай свои манатки и вали отсюда. Это ты во всем виноват… она бы не смогла сама. Ты. У тебя нет ничего святого. Ничего, в чем ты мог бы себе отказать, да, Мад? Убирайся и будь ты проклят. Ты мне больше не сын.

И я ушел. Не мог не уйти. Потому что он был прав. Потому что я еще никогда не ненавидел себя настолько сильно, как в эту минуту, когда он говорил мне все это. Еще никогда я не чувствовал себя такой мразью, как в тот день.

Может быть на этом бы все и закончилось между мной и ею… но рано утром всех подняла воздушная тревога. По всему городу взвыла сирена — кто-то открыл стену и меты хлынули на улицы сеять смерть и безумие.

ГЛАВА 20. Неон