Неонигилизм

В последнем случае, чаще всего, они превращаются в Тришек, которые до того усердствовали, что от их анархизма воротник лишь остался; но они имеют смелость или глупость величать себя великими мастерами и бьют об этом на всех перекрестках в набат.

Они мнят себя колумбами XXI-го столетия и думают, что открывают новую эру. Но все это было бы не так важно, если бы они на себе только примеряли свое произведение, нет они хотят одеть его на каждого, и дело доходит до того, что у них готовятся, как у большевиков, анархические карточки — ибо все должно быть единым и нераздельным.

Таков анархизм.

Каковы же анархисты?

Метание из стороны в сторону, не искание, а блуждание в потемках залитых красным туманом, скачки с препятствиями в перегонку от черного к красному и всюду и везде: „Ты не должен“, „Ты обязан“!...

Холуйская мораль, хаммунистическая логика, капральская палка „общего“ во имя „Правды“, справедливости, „идеи“ государства, „свободы“ и других подобных истеричных выкриков кликуш, зараженных микробами властничества, — вот чем отличается теперь наша анархическая среда.

Вот отсюда, то и родилось ренегатство „старых“ работников на безвластнической ниве, их координация, субординация, единство, цель, казарменный режим, и церковный тревожный звон во время пожара своей колокольни.

I.

Для каждого из нас, индивидов, „жизнь требует“ определенного ответа. Нельзя уклониться в сторону и уйти от борьбы: шестерня государственности и власти, помимо нашего желания, хочет втянуть нас в свою извечную мельницу все перетирающую в аморфную людскую пыль.

Куда ни повернись, везде фронты, — фронт внешний, фронт внутренний....

Все эти вопросы для непримиримого, сознающего себя анархистом, сводятся к единому против него фронту: ведь для личности — все внешний фронт. Какими бы то ни было флагами не прикрывайся власть имущей, а он должен принудить повиноваться себе — всех, во имя... собственной власти.

Анархист хочет обойтись в жизни без городового.

Всякое принуждение — жандарм.

И если некоторые анархисты не решаются еще отрешится от норм, правовых между собой отношений, паспортных удостоверений, то только потому, что они слишком долго были на выучке в охранных отделениях, если не субъектом, то объектом.

Воля к власти заражает многих из нас, в особенности энергичных натур; их темперамент требует работы, деятельности, они, не находя их, в обычной среде, а тем более, встречая противодействие государственных революционеров, идут в Каносу, где могут выявлять себя, маскируясь сторонниками, происходящей ныне „социальной“ революции.

Они даже подгоняют философский фундамент к своему далеко не философскому ренегатству.

Они начинают уже действовать не за страх, а за совесть потому, что в потенции, раньше, уже были властниками, но теперь лишь они нашли подходящее поле для своей работы.

Они нашли свое „сегодня“ потому, что им не понятно, им страшно за неверное, обманчивое „завтра“.

У них появилось в душе „сейчас“ и „после“; у них отсутствовало постоянное революционно-анархическое „сейчас“ или „никогда“.

Утописты старой революционной марки не могут обойтись без идеалов, без божков, которым надо поклоняться; им нужен „коран“ и они его находят даже в анархической коммуне, не подозревая всей нелепости своего существования для „завтра“.

Собственное каннибальское пожирание введено многими анархистами в обычай, но они боятся сделать его писанным законом, хотя имеются уже попытки и к этому.

Правду сказать, большинство творцов анархической идеологии, всегда в глубине своей души не допускало возможности существования в каждый данный момент без принуждения.

Все они, отрицая мораль, брали ее обратную противоположность и вводили „мораль“ беззвучную, т. е. не писанную, так или иначе, они прокурорским оком разделяли на правых и левых, козлищ и овец, судили и осуждали.

Я отрицаю государство и власть под каким бы заманчивым гарниром она ни подавалась.

Я говорю: если ты отбросишь предрассудки мира сего, если отринешь все законы, „законы науки“, идеалы, веру во вне находящееся и не станешь провокатором или червонным валетом, то — будешь действительно анархистом.

Разбить в дребезги чашу мира, покуситься на ветхого человека в себе, сорвать покровы и ризы со всех святынь — вот дело анархиста.

Если последнее верно, то прав Гегель, говоря, что: „Свобода состоит в том, чтобы не желать ничего кроме себя.“

Моя ссылка на философа-филистера не знак моего признания авторитетов, а средство заставить стоящих на ходулях, отбросить помочи, или ринуться головой вниз; но они скорее сделают последнее.

Если в мире нет ничего кроме „себя“, то при всяком поползновении другого человека сделать меня „не собой“, я принужден, я хочу быть преступником. Потому то мой анархизм всегда преступен, потому-то — я „преступник“.