Неонигилизм

И как только я становлюсь не преступником для государства и общества, я теряю себя и свой анархизм, я делаюсь почтенным гражданином, „товарищем“.

Легализм в каждое данное время — отрицание анархизма; легальность во все эпохи — смерть самого „себя“.

Таков критерий анархического или вернее неонигилистического кредо.

Отрицание частной собственности, государства, власти, идеалов даже, всего уклада, против которого борется анархизм, — ничто в сравнении с тем фарисейским принципом анархистов, что все делается ими для „общего блага“, во имя блага; — и это выбрасывает, в клоаку „цивилизации“ и „культуры“ неонигилист.

Имея мир со множеством других, помимо себя, я должен или обойтись без других, т. е. объявить им войну, или, признать „должен“ и, платить всю свою жизнь по неоплатным векселям.

Если анархисты не признают векселей ни за прошлое, ни за настоящее, ни за будущее — они банкроты, преступники, они неонигилисты, они действительно анархисты.

„Но разве есть какая-либо честь в том, чтобы говорить истину детям или глупцам!“

Моя истина для меня лишь, а основные положения анархизма каждому из нас давно известны и если мы революционеры, то мы придерживаемся их, и в таком случае, не пора ли поставить точку над всеми нашими спорами и писаниями и, заняться единственно достойным — проявлять себя, во имя себя!

„Все слова мы до битвы сказали.“

А дракон не умирал и не умрет для меня никогда...

II. НЕОНИГИЛИСТ

Квадратура круга жизни. (Заметки „Смертника“).

„Моим соратникам из «Свобода внутри нас»6, павшим в бою, казненным и замученным в тисках тюрем, посвящаю.

Автор.

Смерть, где твое жало?

Ап. Павел.

...„Холодной буквой трудно объяснить боренье дум“.

Лермонтов.

Прерывистое и сдерживаемое дыхание послышалось сзади и не успел я полуобернуться, как щупальцы спрутов охватили мое тело.

В экипаже, с боков сели „языки“ из охранки, и дула револьверов провожали меня.

Вот и ауто-да-фе. В Испании, при входе в него был изображен лик Христа, но здесь смело можно изваять иронический образ Сатаны.

Меня провели вглубь и оставили одного.

Черная пасть со скрежетом сжала свои челюсти и скрипнула своими зубами. Современный змей Горывыч начал переваривать новую жертву; ненасытная утроба его все жрет и жрет, хочет еще... и так... „не дни и не месяцы, — а долгие годы“...

Жизнь, как ты прекрасна!. Прозрачное утро мая. Голубое небо, солнце ясное, распустившиеся почки растений и ты, седой вольнолюбивый Днепр, цветные горы Крыма и море, неохватное море, прощайте.

Неужели никогда я не скажу: Да будет!? „И воле дорогой победный гимн с друзьями не спою“. Не услышу их, горячий спор и молниеносное сверкание идей не осветит передо мною тьмы веков и жизни мглу. Женщин таинственные взоры не увидят мои глаза?

Прощай все.

В черном фраке, длинный и худой как жердь, с цепкими пальцами, вошел ко мне безшумно—тип; значек красного креста приколот к его платью. И как они нахально всюду крест суют, эмблему их профессии. Не совершилось ли „Кровь — его на нас и на детях наших“?

Началась обычная беседа. Но допрос не долог был.

„Вам слово дать?“ — „Никогда“, с презрением зазвучало и короткий разговор окончен...

...Дорога... Сквозь толпу расступившихся врагов, но уже разбуженных от спячки вековой, прошел я....

Опричники зорко следили за мной, и железные цепи стесняли руки. Когда же кольца оков будут перекованы на кладенцы-мечи, что волю красную для братьев завоюют....

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Впереди показалась стена ограды высокой, на ней с дозором башня, и на меня глянула щитообразными забралами-глазницами гнусная и священная тюрьма. Не от стыда ль она прикрыла ширмами свои нагло-садические бельма?

Загремела заржавевшая дверь, и, распахнув гостеприимно дверь, впустила и „оставь надежду навсегда“ — мелькнуло...

Седобородый цербер скользкими руками ощупал меня всего; они грязные, холодные присасывались, как пиявки.

Дверь камеры мягко захлопнулась....

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Шли дни. С воли ни звука...

По ночам наступала почти мертвая тишина.

Но однажды, сквозь камни склепа, до меня донеслось: „Сегодня вешают“..

Захолонуло...

Но сперва других, а завтра лишь, быть может, меня... Такое представление доставляло жуткую радость: Я переживу раньше хотя еще чужие моменты смерти только зрителем, а не участником...