Неопубликованное предисловие к "Запискам уцелевшего"

Таких прогулок от Маленького дома к Большому и обратно Антон совершал две — за полчаса до обеда и за пять минут. Сохрани Бог опоздать! Если сигналы Антона заставали нас далеко, а полверсты считалось далеко, мы мчались карьером. Ведь перед обедом Нясенька должна была проверить, насколько чистой была наша одежда; если обнаруживалось хоть малое пятнышко, она бранила нас, спешно переодевала, мыла нам руки и провожала до столовой.

Если была хорошая погода, то стол накрывался на террасе. Накрывал Антон в определенном, установленном с давних времен порядке. Помню Бучальский сервиз: белый с темно-синим мелким узором — точками и черточками, на каждом приборе слева от мелкой тарелки Антон клал вилку, справа — нож и ложку; все было серебряное — свадебный подарок тети Лины Самариной, на тарелке лежала салфетка, свернутая валиком и стянутая колечком. У всех нас были свои колечки, у родителей — серебряные, у остальных — костяные и с разными узорами. Отец, если бывал дома, садился на одном конце стола, мать — на другом, я — рядом с матерью, потом тетя Саша, потом Маша, на другой стороне — Соня, Владимир и Лина, а также ее подруга, наша троюродная сестра Маня Гагарина [Старые москвичи хорошо помнят прелестный Гагаринский дом — архитектора Жилярди на Новинском бульваре № 36, погибший от прямого попадания бомбы в 1941 г. Последним его владельцем был князь Николай Викторович Гагарин, женатый на младшей дочери Николая Петровича Трубецкого Марине. Маня — их дочь (прим. автора).], постоянно у нас гостившая.

Антон ставил перед матерью супницу и стопки глубоких тарелок. Мать разливала половником суп, а Антон разносил тарелки в строгом, раз и навсегда установленном порядке. Разговор в основном поддерживала тетя Саша, вспоминая свою прежнюю службу у каких то Владимировых, о сестрах Свербеевых, о швейцарском санатории, изредка она шипела на меня, чтобы сидел прямо, положив четыре пальца левой руки на стол. На столе в тарелочках лежали редиска в сметане, ломтики огурцов, стояли прозрачные кувшины с чудесным ледяным Бучальским квасом и другие прозрачные кувшины с отверстием на дне — мухоловки, в которые тоже наливался квас, и мухи, попадая внутрь через отверстие, бродили по его стенкам туда и сюда.

О супах ничего не помню. А вторые блюда — птица, мясо, овощи — подавались под разными соусами. Овощи бывали необычные, однако выращенные на нашем огороде — спаржа, брюссельская и савойская капусты, земляная груша, шпинат; помидоры тогда тоже считались необычными. Нам — младшим детям — часто подавали куриные котлеты, которые мне в конце концов надоели, и я сказал, что есть их больше не буду. Однако дня через три я забыл о своем намерении и начал благополучно поедать котлетку. Сестра Соня, постоянно меня дразнившая, насмешливо мне напомнила о моем решении. Я густо покраснел и продолжая есть котлетку, ответил: «Она не куриная, она из петуха!».

Читатель, наверное, заметил: не много ли в Бучалках было прислуги? Да я еще далеко не о всех упомянул. Экономка Вера Никифоровна заменила уехавшую вместе с мужем Михаилом Мироновичем Пелагею Трофимовну. Вера Никифоровна ежедневно наказывала своим подчиненным, сколько привезти с Исаковской фермы молока и масла, когда привезти для заклания теленка или овечку, отбирала цыплят для того же заклания. Под ее командой осенью солились огурцы и грибы, набивался льдом погреб, квасилась капуста, она же ходила в «Потребиловку» покупать разную бакалею «на книжку», то есть в кредит. Она же варила варенье на таганках под навесом недалеко от кухни. Варка варенья происходила особенно торжественно и в количестве по нынешним меркам невероятном, в огромных медных тазах с ручками. Шло варенье не только для Бучальских нужд, но и старшим Голицыным, князь Александр Михайлович особенно любил варенье земляничное. Крыжовник, малина, смородина, клубника, сливы, вишни были из своего сада, а землянику приносили женщины и девочки, каждая тарелочка стоила гривенник. Варенье разливалось в огромные, литров на пять, банки и запиралось в кладовой. Из тех же фруктов и ягод варились «заготовки» для будущих желе, киселей и мороженого...

Кроме Веры Никифоровны, в доме была еще горничная Маша, портниха — тоже Маша, садовник, прачка Мавра, жившая с сыном Камама в прачечной рядом с Большим домом. Мальчик все просился к матери, оттого его так и прозвали.