Неопубликованное предисловие к "Запискам уцелевшего"

Но по многим вопросам в моей голове была настоящая каша. Раз авторитетный человек мне что-то сказал, значит — это была правда. А вот тете Саше я нисколько не верил. Расскажу одну историю. В Молодом саду росло несколько кустов жимолости, иначе говоря волчьей ягоды. Тетя Саша стращала меня, что эти красные, очень заманчивые ягоды ядовиты; если съесть хотя бы одну, сразу можно умереть. И вдруг на моих глазах одна девочка проглотила две ягоды. Я замер от испуга. Сейчас, сейчас она умрет! А она как ни в чем не бывало побежала дальше. С того дня я твердо усвоил, что тетя Саша может соврать, однако до сегодняшнего дня остерегаюсь есть волчьи ягоды... Как же она обиделась на меня, когда я ей однажды по какому-то поводу сказал: «Я сестре Соне верю больше, чем тебе!».

Еще один пример, несколько комический. В Бучалках я любил сопровождать экономку Веру Никифоровну, когда она отправлялась в курятник собирать снесенные в тот день яйца. И вдруг я увидел не в гнезде, а на траве совсем маленькое яичко; на мой вопрос Вера Никифоровна ответила, что это яичко петушье. Так, наверное, лет до двенадцати я твердо верил, что петухи тоже несут яйца, но редко и меньших размеров. Так и Лев Толстой, будучи маленьким, верил, что бывают синие зайцы. Отсюда вывод: детям надо всегда говорить правду.

Ту зиму на Молчановке моя мать была беременна. Показывая на свой живот, она говорила, что там спрятан мальчик или девочка и скоро мы увидим младенца.

За пять дней до родов моя мать и мои старшие сестры отправились на Староконюшенный к бабушке Александре Павловне. Отмечалось трехлетие со дня смерти дедушки Сергея Алексеевича. В последний раз собралась вместе вся многочисленная семья Лопухиных — десять братьев и сестер, их двоюродные — дядя Юша и дядя Боря Лопухины, дядя Владимир Писарев с женой, сестры бабушки — бабушка Юля Муханова, бабушка Женя Писарева, Лидия Дмитриевна. Все они сфотографировались под большим портретом прабабушки Анны Алексеевны — одни стоят, другие сидят, внизу на полу устроились мои сестры Лина и Соня. У меня бережется эта фотография. А одиннадцатого февраля 1914 г., когда сестра Маша и я проснулись, Нясенька нам объявила, что ночью у нас родилась маленькая сестричка. Тогда рожали детей дома. Мы захотели немедленно идти смотреть на новорожденную, но нам сказали, что нельзя. Все мы, начиная с Лины, принялись так настойчиво умолять, что нам уступили, и мы пятеро на цыпочках прошли в спальню матери. Она лежала на кровати с распущенными волосами и мне казалась еще более красивой, чем раньше. А рядом, утопая в белом и розовом, покоилось маленькое сморщенное красное личико.

Я приставал к одному, к другому: «Как? Каким образом?». Ответы получал самые различные и невероятные. Они меня не удовлетворяли, и в голове у меня кишела полная несуразица. На младшую сестрицу мы смотрели, как на куклу, с которой однако обращаться надо очень осторожно. Я мог часами проводить у ее колыбели, смотреть, как ее распеленовывают, купают.

Наступило время крестин. Как тогда полагалось, они состоялись не в церкви, а в нашей квартире. Крестными родителями были самые богатые родственники — дядя Володя — Владимир Петрович Трубецкой, и бабушка Екатерина Павловна Хрептович-Бутенева. В ее честь новорожденная была названа Екатериной. Возможно, мои родители в весьма далекой перспективе рассчитывали на какое-либо приданое для своей дочери.

Весною мы покинули квартиру на Молчановке навсегда, так как младшая дочь дедушки и бабушки Голицыных Татьяна выходила замуж за брата моей матери дядю Петю — Петра Сергеевича Лопухина. Старики не захотели оставаться вдвоем и позвали нас жить вместе. Бабушка всегда любила, чтобы ее окружали дети и внуки.

4

Пока подыскивался новый особняк, мы уехали на лето в Бучалки.

Продолжу рассказ о жизни в Бучалках. Существует народное поверье, что каждого человека тянет туда, где закопана его пуповина. В детстве мне никуда не хотелось ездить, кроме как в Бучалки. А теперь, более чем через семьдесят лет спустя, мне хочется еще и еще рассказывать о Бучалках. Мои воспоминания о пяти-шести весенних поездках из Москвы на мою родину слились как бы воедино. Еще за несколько дней, когда майское солнышко вовсю начинало пригревать, мать нам говорила: «Скоро поедем в Бучалки». Нясенька укладывала разные пожитки, тетя Саша собирала книги и тетради, а Маша и я отбирали игрушки. Нам хотелось взять их как можно больше, а нам говорили, что и так много берем.

На нескольких извозчиках ехали на Павелецкий вокзал, садились в поезд в купе второго класса; первый считался дорогим, а в третьем ездят только "люди".

Я всегда возбуждался до крайности, садился к окну и смотрел, смотрел. Мне все было интересно — и леса, и поля, и деревни. Ночью едва различались силуэты деревьев, а я никак не хотел ложиться спать, поминутно вскакивал, другим не давал уснуть. Ведь куда едем? В Бучалки! В Бучалки!