Неоригинальный

Гаврила Ардалионович был прав, говоря сестре, что больной поправился. Действительно, Ипполиту было несколько лучше прежнего, что заметно было с первого на него взгляда. Он вошел в комнату не торопясь, позади всех, с насмешливою и недоброю улыбкой. Нина Александровна вошла очень испуганная. Она сильно переменилась в эти полгода, похудела; выдав замуж дочь и переехав к ней жить, она почти перестала вмешиваться наружно в дела своих детей. Коля был озабочен и как бы в недоумении; он многого не понимал в «сумасшествии генерала», как он выражался, конечно, не зная основных причин этой новой сумятицы в доме. Но ему ясно было, что отец до того уже вздорит, ежечасно и повсеместно, и до того вдруг переменился, что как будто совсем стал не тот человек, как прежде. Беспокоило его тоже, что старик в последние три дня совсем даже перестал пить. Он знал, что папаша разошелся и даже поссорился с Лебедевым и с князем.

Коля. Право, мамаша, право, лучше пусть выпьет. Вот уже три дня как не прикасался; тоска, стало быть. Право, лучше; я ему и в долговое носил…

Генерал растворил дверь наотлет и стал на пороге, как бы дрожа от негодования.

Генерал Иволгин (громовым голосом). Милостивый государь! Если вы действительно решились пожертвовать молокососу и атеисту почтенным стариком, отцом вашим, то есть по крайней мере отцом жены вашей, заслуженным у государя своего, то нога моя, с сего же часу, перестанет быть в доме вашем. Избирайте, сударь, избирайте немедленно: или я, или этот… винт! Да, винт! Я сказал нечаянно, но это – винт! Потому что он винтом сверлит мою душу, и безо всякого уважения… винтом!

Ипполит. Не штопор ли?

Генерал Иволгин. Нет, не штопор, ибо я пред тобой генерал, а не бутылка. Я знаки имею, знаки отличия… а ты шиш имеешь. (Гане) Или он, или я! Решайте, сударь, сейчас же, сей же час!

Тут Коля подставил ему стул, и он опустился на него почти в изнеможении.

Птицын (ошеломленно). Право бы, вам лучше… заснуть.

Ганя (сестре вполголоса одновременно с Птицыным). Он же еще и угрожает!

Генерал Иволгин. Заснуть! Я не пьян, милостивый государь, и вы меня оскорбляете. Я вижу, я вижу, что здесь всё против меня, всё и все. (встаёт и намеревается уйти) Довольно! Я ухожу… Но знайте, милостивый государь, знайте…

Ему Птицын и Коля не дали договорить и усадили опять; стали упрашивать успокоиться. Ганя в ярости ушел в угол. Нина Александровна трепетала и плакала.

Ипполит. Да что я сделал ему? На что он жалуется?

Нина Александровна. А разве не сделали? Уж вам-то особенно стыдно и… бесчеловечно старика мучить… да еще на вашем месте.

Ипполит. Во-первых, какое такое мое место, сударыня! Я вас очень уважаю, вас именно, лично, но…

Генерал Иволгин. Это винт! Он сверлит мою душу и сердце! Он хочет, чтоб я атеизму поверил! Знай, молокосос, что еще ты не родился, а я уже был осыпан почестями; а ты только завистливый червь, перерванный надвое, с кашлем… и умирающий от злобы и от неверия… И зачем тебя Гаврила перевел сюда? Все на меня, от чужих до родного сына!

Ганя. Да полноте, трагедию завел! Не срамили бы нас по всему городу, так лучше бы было!

Генерал Иволгин. Как, я срамлю тебя, молокосос! Тебя? Я честь только сделать могу тебе, а не обесчестить тебя!

Он вскочил, и его уже не могли сдержать; но и Гаврила Ардалионович, видимо, прорвался.

Ганя. Туда же о чести!

Генерал Иволгин. Что ты сказал?!

Ганя. А то, что мне стоит только рот открыть, чтобы…

Оба стояли друг пред другом, не в меру потрясенные, особенно Ганя.

Нина Александровна. Ганя, что ты?

Варя. Экой вздор со всех сторон!  Полноте, мамаша.

Ганя. Только для матери и щажу.

Генерал Иволгин (ревет). Говори! Говори, под страхом отцовского проклятия… говори!