Неоспоримая любовь (ЛП)

Видя отсутствующий взгляд в синих глазах Дьюса, я обязана была что-нибудь сказать.

— У него была потрясающая улыбка, — сказала я мягко, — совсем, как твоя.

Его глаза сфокусировались на мне, и он улыбнулся.

И я улыбнулась.

— Знаешь, — сказал он, вытаскивая тонкую золотую цепочку из-под грязной белой футболки и снимая ее через голову, — ты должна носить это.

Он взял мою руку и положил в нее цепочку.

— Она принадлежала моему старику. Никто и никогда не сказал ничего хорошего об этом ублюдке. Ни разу. Даже его собственная мать. До этого момента. Думаю, это теперь твое.

Я держала цепочку и рассматривала маленький круглый медальон, висящий на ней. Эмблема Всадников была на одной стороне. Слова «Всадники Ада» окружали мрачную фигуру в капюшоне, оседлавшую Харлей и сжимавшую косу в руке.

На обороте значилось «Потрошитель».

— В этот день, семь лет назад, я впервые увидел, как этот мудак улыбается. Это же был и последний раз.

Я не знала, что сказать. Поэтому ничего не ответила, просто надела цепочку на шею.

— Спасибо, — сказала я и спрятала медальон под мою футболку с Джимми Хендриксом, — мне нравится.

Кивнув, он посмотрел вдаль.

— Прогуляюсь по ферме, дорогая. Присоединишься?

Я повесила наушники вокруг шеи, засунула свой Walkman[6] в карман джинсов и спрыгнула вниз.

Не слишком задумываясь, я просто положила свою руку в его, как если бы это был отец или Фрэнки. Он посмотрел на меня сверху вниз, но не отдернул руку, его большие теплые пальцы охватили мои, и мы пошли.

Пока мы шли, Дьюс смотрел на облачное серое небо, выкуривая одну за другой сигареты, ничего не говоря.

— Тебе грустно? — спросила я.

Он взглянул на меня, нахмурившись. Я прикусила губу. Я сказала что-то не то? Может, он не хотел, чтобы кто-нибудь знал, что ему грустно. Мое сердце начало биться быстрее и быстрее, я чувствовала, как моя ладонь становится влажной, и, поскольку, моя рука была в руке Дьюса, я смутилась, и пот выступил еще сильнее.

— Младший брат умер, дорогая. Несколько дней назад.

Я остановилась и обняла его за талию так крепко, как могла.

— Мне очень, очень жаль, — прошептала я.

— Дорогая, — Дьюс отрывисто вздохнул.

Затем он опустился на колени и обнял меня так, что стало тяжело дышать, но мне было все равно, это было так здорово, и я знала — он нуждался в этом.

— Ты славный ребенок, дорогая. Славный, милый ребенок, — он прошептал мне на ухо.

Он отодвинулся и посмотрел мне в глаза.

— Обещай, что такой и останешься, хорошо? В этой гребаной жизни ты и я, малыш, были взращены дорогой и колесами. Это то, что мы знаем и то, чему мы принадлежим, но это еще не значит, что такая жизнь не возьмет с нас своё. Обещай мне! Неважно с чем ты столкнешься, неважно какая херня случится с тобой, не дай этой жизни сломать тебя и озлобить.

Я смотрела в его ледяные синие глаза, очарованная, чувствуя себя в безопасности и комфорте, окутывавшем меня, согревавшем меня. Я не могла оторваться. Хотелось спрятать это чувство в задний карман, принести домой и спрятать под подушкой, пока не наступит момент, когда я буду в нем нуждаться.

В конце концов, когда я вернулась к его словам, я кивнула.

Он провел костяшками пальцев по моей щеке и встал. Я взяла его обратно за руку, и мы продолжили прогулку. Дьюс курил, а я показывала на удивительно большие тыквы.

— Ты когда-нибудь смотрела «Это огромная тыква, Чарли Браун»[7]? — спросил Дьюс, — Этот придурок всегда меня смешит.

Я решила, что тоже очень люблю этого придурка, Чарли Брауна, и должна непременно посмотреть все, что найду о нем, как только доберусь до дома.

— Ты собираешься переодеваться в костюм на Хэллоуин, дорогая?

— Еще не решила, — ответила я ему, — Хэллоуин — тот еще праздник. Раз в год можно переодеться и притвориться кем-то или чем-то, не имеющим к тебе отношения. Другой такой возможности не будет. Не хочется, чтобы все пошло наперекосяк, понимаешь? Нужно выбирать осторожно, чтобы потом остались великолепные воспоминания, а не сожаления.

Дьюс остановился и посмотрел на меня.

— И кем ты подумываешь быть?

— Майя Энджелоу[8], - тут же ответила я, — или Элеонора Рузвельт[9].

Он подавился дымом.

— Но, — поспешно продолжила я, — чтобы переодеться в Майю Энджелоу, мне нужно как-то сделать кожу черной, не оскорбив при этом афроамериканское сообщество. Наверное, я все-таки остановлюсь на Элеоноре Рузвельт. Но я не имею в виду ничего такого. Майя была потрясающей женщиной.

— Сколько тебе лет? — спросил он резко, постукивая себя кулаком по груди.

— Двенадцать.

— Двенадцать?

В замешательстве он покачал головой.

— Я подумал, что ты очаровательный и умный ребенок, когда впервые встретил тебя, но теперь я в этом точно уверен.

Я покраснела. Дьюс — Президент, учитывая смерть его брата, «Всадников Ада» — считал, что я умная. Что могло быть круче?!

— Сколько тебе лет? — спросила я.

— Тридцать, дорогая, — он посмотрел сверху вниз на меня, поморщив нос, — староват?

Я пожала плечами.

— Папе тридцать семь. И он все еще классный.

Его глаза были близки к тому, чтобы полезть на лоб.