Неосторожность

– Идти слишком далеко, – говорит Гарри. – Не волнуйся. Скоро попадется такси.

– После такого ужина необходимо пройтись. Кстати, спасибо.

– За что?

– За это, за все. За лучшие дни в моей жизни и лучший ужин.

Мимо них проходят по тротуару другие пары. Проезжает такси. Гарри его едва не упускает. Он свистит и кричит, и автомобиль резко тормозит. Они садятся в машину, называют адрес отеля. Огни Парижа светят только для них. Иной реальности нет. Они здесь и сейчас. Любовники в Париже. Они словно боги, тайно живущие среди смертных. Кроме них ничего не имеет значения. Внешнего мира не существует. Мир для них – вот эта Франция, этот Париж, эта комната, эта постель.

9

Последний день. Бульвары блестят от дождя. Клэр сидит в одних трусиках на постели, читает газету и ест апельсин. Аккуратно складывает корки в стопку. Гарри печатает. В комнате так мирно. Имитация домашнего уюта. На столе стоит поднос с пустыми кофейными чашками. Остатки завтрака. Самолет Клэр улетает сегодня днем. Его – вечером.

Она вздыхает.

– Ты чего? – спрашивает Гарри.

– Я просто не хочу, чтобы это кончалось, понимаешь? Не хочу возвращаться к реальности. Не в том смысле, что хочу остаться в «Ритце». Я хочу быть с тобой. Я даже не знаю, когда опять увижу тебя.

Он подходит к кровати и садится рядом с Клэр. Она протягивает ему дольку апельсина.

– Оно не обязательно кончится, – говорит Гарри, кладя руку ей на бедро.

– Можешь пообещать? – Ее глаза открываются шире, вглядываясь в него. – Я хочу верить тебе.

– Да, могу.

– Я прошу слишком многого.

– Мы не можем просто оставить все, как есть? А вдруг ты устанешь от меня? Встретишь кого-нибудь помоложе? Мне грех жаловаться.

– Мне никто не нужен.

– Это ты сейчас говоришь. А когда у меня выпадут волосы и зубы, призадумаешься, – говорит Гарри, смеясь. – Я намного старше тебя. Вряд ли тебе захочется менять мне калоприемник на праздничных обедах.

– Чушь. Ты станешь потрясающим стариком.

– У меня может начаться недержание. Это изрядно потрясает.

– Прекрати! – восклицает Клэр, ударив его подушкой. – Ты меня опять смешишь, а мне не до смеха.

– Как можно не хотеть смеяться? Запомни, смех – лучшее лекарство. Ты когда-нибудь была на похоронах? Всем всегда очень нравится, когда старый друг покойного начинает рассказывать совершенно неподобающие истории.

Они похожи на детей на круизном лайнере. Где-то за горизонтом ждет порт, в котором надо будет сойти. Но пока они только играют в это.

Я часто размышлял, о чем Гарри думал в те дни. Ощутил ли хоть раз вину и сожаление? Он вел себя, словно у него не было жены и ребенка. Неужели забыл о годах, проведенных с ними, о том, как они вместе смеялись, делили боль и радость, о людях, чьи жизни они затронули, чьи жизни он и Клэр могли разрушить? Куда он шел? Надеялся, что Мэдди не узнает? Может, он и хотел, чтобы узнала?

Больше всего меня озадачивает в поведении Гарри естественность, с которой у него все получилось. Словно он был рожден для измены. Возможно ли, что каким-то мужчинам она дается легче? Особенно писателям, актерам или шпионам – тем, кто так привык вживаться в другую личность, в иную жизнь, что теряет контакт с той единственной жизнью, которая важна.

Мне кажется, многие на его месте переживали бы или хотя бы нервничали. Боялись, что его поймают. Обман раскроется, и домашняя жизнь рухнет.

Но Гарри все далось легко. Вероятно, он не думал, что жизнь полна настоящей боли и настоящих испытаний. Полагаю, он всерьез работал над книгой, но разве это не часть творческого процесса? Разве художник не должен страдать? В каком-то смысле это было несправедливо. Ему уже столько было дано. Гарри просто протягивал руку, и то, что ему было нужно, оказывалось у него. Он, правда, не так уж много зарабатывал, но это не имело значения. У него имелось нечто гораздо более важное – его способность вызывать любовь. Не удивительно, что он вдохновил Клэр. В конце концов, кто бы его не полюбил? Собаки, однокурсники, друзья, читатели, незнакомцы в барах. Он набирал любовь, как машина набирает пробег. Странно то, что, внушая любовь, Гарри хотел получить ее обратно.

Даже в колледже, где он был героем и всеобщим любимцем, он сблизился с Мэдилейн. Ей он был нужен больше, чем остальным, и он посвятил себя этой священной ответственности. Вероятно, чувствовал в Мэдди какой-то надлом, что-то, что под силу исправить только ему – и, осознав это, позволил себе полностью принадлежать ей. Я не говорю, что Гарри ее не любил. Верю, что любил. Но Мэдди нуждалась в нем или в ком-то вроде него. Вряд ли ему самому был нужен кто-то. Гарри всегда был самодостаточным, уверенным в своих способностях и ни разу в них не усомнился. Не возникало повода. Гарри упорно трудился, что это был труд, схожий с тем, который талантливый атлет вкладывает в тренировки. Он помогает ему быть лучшим в игре, в которую большинство из нас не надеется сыграть, да и не делает вид, что мог бы.