Неостывший лед

Рой повернул ко мне свое лицо и вглядывался в мое. Что он там видел? Боязнь услышать что-то нехорошее на мой полушутливый, но на самом деле слишком серьезный вопрос, или заинтересованность в том, что произойдет дальше? Я не ждала никаких признаний от него, не хотела поцелуев, с которыми не знала, что делать дальше. Или все-таки хотела? Мне скоро восемнадцать. Я заперта в четырех стенах, и мне безумно скучно. А там, за стеной кипит жизнь: танцуют светлячки, встречаются и весело проводят время парочки. И все мимо меня. Так почему бы не поцеловать своего друга? Вот он сидит совсем рядом со мной…

— Мне пора, — сказал внезапно Рой, быстро поднимаясь с пола.

Я поднялась следом за ним, наивно думая, что он обнимет меня как обычно на прощание. Но в этот раз я ошиблась.

— Я навещу тебя. Не скучай, — поспешно проговорил Рой и исчез в окне.

Что за ночь такая странная, темная, волнующая? И мысли ей под стать. Я потерла свой лоб, чтобы успокоиться. Мне просто очень одиноко. Только этим все и объяснялось. Я вдохнула ночной воздух всей грудью, закрыла окно и рухнула на кровать.

Вначале мне снился страшный, полный беззвучного крика и бессилия, сон. В нем папа уезжает вновь и вновь, а я ничего не могу сделать. Его темно-зеленые глаза смотрят на меня и плачут, хотя слез нет. Просто я вижу в них застывшую печаль вперемешку с чем-то еще, непонятным для меня. Как будто папа чего-то ждет от меня, но боится сказать. И во сне я осознаю, что еще не доросла до простой и одновременно сложной истины. Вот она, на поверхности — но не для меня. Для кого-то другого. Потом появляется Экберт, и я понимаю, что он-то все знает. Потому что он вот такой рассудительный и спокойный, словно глубокое озеро, гладь которого может нарушиться одним лишь камешком, но проходит совсем небольшое время, и озеро возвращается к своему естественному состоянию затишья. А я — быстрая река, текущая с гор, в которой все бурлит и кипит желанием двигаться вперед, познавать как можно больше и чувствовать себя живой. Бросьте в эту реку камень, и вода будет бить его волнами и брызгами. Река хочет течь и дальше, и никаким камням никогда не перекрыть ее течение. И волны не стихнут, потому что жизнь — это борьба.

Мне особенно обидно наблюдать, как Экберт подходит к отцу и берет в руки какой-то маленький предмет. С того места, где я стою, мне не видно, что это. Но я понимаю, что для папы важно — отдать перед отъездом именно эту вещь. Отец смотрит на меня проницательным взглядом, а меня переполняет обида, особенно когда я вижу, что этот предмет — мой браслет. Мне хочется крикнуть: "Да это же мое! Отдайте!" Но папу сажают в машину и увозят. А я бегу за машиной, забыв о браслете и обиде, лишь бы догнать ее и еще раз увидеть отца и сказать, как я его люблю. Потом я падаю, машина исчезает за поворотом, и я бесшумно рыдаю, хватая руками пустоту.

Мои сны слишком жестоки, чтобы кончаться на этом. Следом за папой я попадаю на Край. Черную землю и ярко-оранжевые всполохи из Бездны я слишком хорошо знаю из учебника по географии. Небольшие землянки, похожие на гнезда ласточек, расположились по всему Краю вдоль Бездны. Я знаю — в одной из них мой отец. Мне нужно найти его как можно быстрее. Потому что я точно помню, благодаря таким же снам: сейчас появится чудовище. Я уже слышу, как оно карабкается вверх. А я так беззащитна перед ним. Никакого оружия, никаких сил, чтобы бороться, потому что усталость накапливается во мне каждую секунду пребывания здесь. И тут из землянки в десятках метров от меня появляется папа. Но и чудовище тоже появляется. Я вижу, как оно вылезает из Бездны. Но сегодня оно не слишком пугает. Это не Кракен, не ужасный тролль или великан-людоед. Сегодня мое подсознание пожалело меня. Высокое, худое, сливающееся с сумерками бездны и лишь изредка озаряемое оранжевым светом, оно медленно идет ко мне. Пара шагов — и я вижу огромные крылья за спиной. Еще несколько — и я понимаю, что головы у него нет. Лишь два больших глаза на месте, где должна быть шея. Вот теперь появляется липкий страх. Я оглядываюсь на папу, но тот, хотя и бежит по направлению ко мне, все еще далеко. А когда я вновь смотрю на чудовище, оно уже рядом со мной. Только сейчас я понимаю, что его глаза закрыты, как будто оно спит. Но чудовище бодрствует, потому что через мгновение его глаза рубинового цвета открываются, и оно начинает кричать. Этот невыносимый звук, напоминающий стон и рык одновременно, заставляет вжаться в землю и закрыть ладонями уши. Но лучше бы я закрыла глаза, потому что крылья чудовища распахиваются, и оно бросается на меня.

— Леона, проснись! Это сон, всего лишь сон!

Голос Экберта и его руки, гладящие меня по голове, прогнали прочь остатки кошмарного сна, но я еще ощущала на себе зловонное дыхание монстра. Папа опять меня не спас. В моих кошмарах он никогда не успевал добраться до меня первым, чудовища всегда оказывались проворней.

— Принести тебе воды?

— Нет, — прохрипела я. — Спасибо.

Мне не хотелось оставаться в колючей темноте одной.

— Все тот же кошмар?