Дальше – больше. Я еще подрос, мне все вокруг стало еще интереснее: и это хочется попробовать, и туда залезть, и узнать, как устроено… А мне продолжают запрещать, да приговаривают: вечно ты лезешь, куда ни попадя, взрослым от тебя одна морока… А где-то на заднем плане их голосов я слышал еще и другие слова, произносимые умилительным голосом: дурачок ты наш, несмышленыш… Я так до сих пор и слышу это, хотя прошло много лет – целая жизнь…
Я продолжал жить с ощущением, что опутан этими словами, как пеленками. Я – связан. Я – ничего не могу. Я – ничего не решаю. А, может быть, я – не существую? Меня – нет? А если меня – нет, я никому не мешаю? Не мешаю жить, как хочется им? О-хо-хо… Горько мне это…
И вот уже, меня не спрашивая, решают, в какую школу мне идти – в простую или с уклоном во что-нибудь. А если в простую, то тогда параллельно непременно нужно заниматься, например, музыкой или спортом. А у меня и способностей особых к этому нет. Но меня, конечно, никто не спрашивает – хочу ли я этим заниматься; куда там, дите ведь неразумное, что оно понимает! И не ведомо им, что это дите внутри себя чувствует – не его эта стезя. Да кто ж его послушает: мы, родители, знаем, что для нашего дитятки лучше да полезнее. Так и мучился я несколько лет, пока не заартачился и не бросил это занятие. А там и им пришлось смириться: все равно толком у меня не получалось, да и другие это подтверждали.
Дальше – больше. В какой институт идти после школы тоже решали без моего ведома: хоть школу и закончил, хоть и «большой мальчик», а все ж таки дитятко неразумное, так что пойдет туда, куда скажем. Что ж делать: за ним нужен глаз да глаз, сам-то он ни на что не способен, так что пристроить его нужно. Как котенка. В хорошие руки. О-хо-хо… Тяжко мне…
Так и жил по чужой указке, спеленутым. Я уже не понимал, чего хочу сам-то? Вроде уже и привык, вроде и удобно: за меня все знают, за меня все решают. Так я даже и разговаривать с ними почти перестал: меня никто ни о чем не спрашивает, нет для вас меня. Есть – они.
А мне уже и все равно. Они – обдумали, они – решили, они – показали направление, они и ускорение придали. Так и катился по желобу.
А что – с одной стороны и хорошо: ничего не надо думать, напрягаться, стараться, выбирать, решать. Не получилось у меня – так они и не ждут особых успехов от меня, уже знают: ничего у меня не получится. Тоже привыкли. Поругают немного для острастки – душу отведут, да и смирятся: я ж для них, по-прежнему, дитятко неразумное, что с меня взять. Так и жил. А мне, меж тем, 25 стукнуло.
А тут говорят: жениться тебе пора. Только я собрался невесту себе подыскивать – все-таки мне семью создавать, хочется рядом близкого человека. А мне уже и невесту выбрали, и о свадьбе договорено. Так-то вот.
Ну, познакомили нас. Не понравилась она мне: кажется – такая милая, обходительная. С ними. А на меня посмотрела, так я разве что не подпрыгнул – так взглядом резанула, как лезвием полосанула… Только я решил смыться, глядь – я опять спеленутый, пуще прежнего. Мать честная! Даже не заметил, как материнские пеленки на женушкины сменились: вроде как всем показывает, какая она заботливая, хорошая жена, а мне в ее путах еще страшнее: запеленала так туго, что не продохнуть. Дышу через раз. Как бы не задохнуться…
Прожили мы так несколько лет, дочку родили. Да стал я чувствовать, что невмоготу мне жить с женушкой такой. Уж и через раз дышать не получается. Все, как у деда в сказке «Морозко»: я чуть слово, а она как зыркнет, так и отвечаешь по привычке – «Молчу, молчу»…
А сколько молчать-то можно? И однажды я взбунтовался: ну не мужик ли я? Ну не пора ли все с головы да на ноги поставить? В общем, как ни тяжело было, вырвался я из пеленок.
Пожил, пожил, да чувствую: тоже ничего хорошего, одному-то. Но и к жене той возвращаться не резон – даром что ли я от пут ненавистных освобождался…
А тут и женщина попалась мне. И хорошая, и пригожая, и ласковая, и заботливая. И любо мне с ней было. Поженились.
Поначалу все было хорошо: жили ладком, детишек нарожали… Но стал я замечать, что на мне снова то ли путы, то ли пеленки… Снова меня перестала женушка спрашивать, советоваться; снова стала без меня все решать, да о своем решении мне докладывать, да, что делать, говорить. Правда, обвязала меня не туго, как будто и нет ничего, а дышать снова тяжело стало. А денешься-то куда: чай не 30 мне, а уже 45 стукнуло. Жизнь прожита, а ощущение – как во сне, что и не жил даже.
И стал я чувствовать, что, действительно, сплю. Но не наяву, а словно ухожу в какое-то Царство Сонное; похоже оно на стеклянный куб. И стекло в нем матовое: вроде и видно, что творится за ним, а вроде картинка и размыта – не различаешь, что за жизнь там течет. И звуки не проникают – ти-и-хо: никто не кричит, никто не попрекает, ни слова плохого не скажет. Переждешь жизненную непогоду, отлежишься, отдохнешь, сил наберешься и снова вроде жить легче, вроде и можешь что-то.